Внимание!
четверг, 23 января 2020
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
четверг, 14 февраля 2019
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 20 января 2019
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
суббота, 12 мая 2018
«Прекрасная Япония будущего» (да, это отсылка к Прекрасной России будущего Навального) - это такая фантазия о возможном (или нет) варианте будущего, где вроде сбылись все мечты о сосуществовании людей и гулей и настали «мир-дружба-жвачка». Только по-настоящему. То есть с кучей противоречий, несправедливостей и всяких социальных проблем. Должен пройти процесс «притирки» общества и «инородцев», они должны проверить друг друга на прочность, научиться терпеть, а потом и понимать. А до того все будет мучительно и порой мерзко. И совершенно точно - несправедливо (ужасно такое люблю).
Серия: Прекрасная Япония будущего
Автор: Ильмаре
Бета: Airelinna
Размер: мини, 1412 слов
Персонажи: Амон Котаро, Такизава Сейдо, Мадо Акира
Категория: джен
Жанры: ау, флафф, повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Как накормить ребенка и не выдать свои секреты.
Примечаниe: Сказка, которую упоминает Акира — "Ведьма с горы Тёфукуяма".
Читать здесь: https://ficbook.net/readfic/6779324
читать дальше— Каска, перестань размазывать кашу по тарелке и ешь, — Амон в очередной раз пытался изображать строгого папу, но получалось плохо: Каска умильно морщила носик и не спешила выполнять требование. Знала, что ей ничего не будет.
Он вырвался с работы пораньше, чтобы побыть с дочерью. Жаль, сегодня был не лучший день для этого — Каска решила показать характер. Ну или хотела заполучить все возможное внимание своего более занятого папы.
Сейдо оторвался от космических баталий на экране компьютера и глянул в их сторону: «Нет, Котаро, так ты ее не проймешь, уж поверь мне». Он испытывал двойственные чувства: с одной стороны, был рад немного отдохнуть и расслабиться с новой стрелялкой — за день он почти не присел, бегая за несносной девчонкой. (Сначала она хотела устроить поединок на куинке и сразить страшного демона, который долго умирал в муках, что удалось Сейдо весьма убедительно. Потом устроила концерт на детском подобии пианино, издающем дикие пронзительные звуки — Сейдо решил как-то потихоньку спрятать его подальше. И в конце концов маленькое отродье дьявола пожелало играть в великую воительницу на лошадке. Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах Сейдо не согласился бы на роль лошадки, но мелкая негодница смотрела на него такими огромными, полными слез глазами, что он сдался, надеясь, что она никому не расскажет. И каждый раз Каска отказывалась есть, обещая обязательно сделать это «потом».) С другой стороны, Сейдо было несколько обидно, что его вот так просто отодвинули в сторону. Теперь он иррационально болел за мелкую хулиганку в ее маленьком поединке с Амоном.
— Каска, рисовая каша вкусная, ты ведь ее любишь. Ешь и станешь сильной, как мама, — попробовал сменить тактику Амон.
— Ммм… — девочка все еще возила ложкой по белой субстанции в тарелке. — А почему тогда ты сам не ешь? — она хлопнула длиннющими ресницами.
Амону, кажется, стало неуютно. Он вообще не любил говорить о своей изменившейся природе.
Сейдо поднял глаза и чуть заметно ему улыбнулся: «Да, папочка, почему ты не ешь?»
— Ты же знаешь, мне нельзя твою еду, — вздохнул Амон.
— Неправда! Просто она невкусная! Папа Сейдо вчера варил кашу, она подгорела и плохо пахла.
Сейдо скривился и отвернулся обратно к экрану.
Вот и вся благодарность. Готовишь для нее, стараешься, и ведь даже попробовать не можешь, что получилось. А она еще и жалуется, хулиганка мелкая.
— На этот раз рис варила мама, и она расстроится, если ты не поешь. И будет всех нас ругать.
«А вот это точно».
— Ладно, уговорила. У тебя такая аппетитная каша, что я тоже поем.
Звякнула крышка кастрюли.
— Ммм, очень вкусно. Мама отлично готовит. Скажу ей спасибо.
Сейдо все-таки не утерпел и снова оторвался от игры. Амон в самом деле жевал рисовую кашу. Он чуть заметно вздрогнул, когда украдкой посмотрел на Сейдо и их взгляды встретились.
— Ты что делаешь? — спросил Сейдо.
Ему не нравилось маниакальное желание Амона делать вид, что он остается человеком, но Сейдо уже давно смирился с этим и принял как данность. Правда, не переставал удивляться.
— Ем рис. Очень вкусно. Хочешь?
Амон неплохо изображал энтузиазм, но лицо его становилось будто бы темнее с каждой секундой, а между бровей пролегла тревожная складка. Сейдо мучительно захотелось дать ему затрещину, но он только поморщился.
— Нет, не хочу.
Они не ели при дочери синтезированное мясо, оно напоминало кусок свежей плоти и выглядело пугающе, но хуже всего был загорающийся хищным огнем какуган. Амон был категорически против того, чтобы девочка видела своих отцов такими. Хотя бы до школы, где ей расскажут про гулей еще и не такие ужасы. Сейдо поначалу спорил, но после того, как соседский малыш разревелся от его неожиданно вспыхнувшего красного зрачка, все-таки согласился пугать ребенка поэтапно.
— Сейдо… — Амон позвал его тихонько, отвлекая от раздумий. Брошенные на произвол судьбы космические силы Федерации были сокрушены вражеской мощью, а обломки их флота величественно кружились в чернильной пустоте.
Каска без споров уплетала рис. Амон выглядел странно — в глазах светилось что-то вроде торжества, но казалось, он едва сдерживает тошноту.
— Нехорошо оставлять еду, — сказала Каска, точно повторяя интонацию Акиры, и с укором посмотрела в тарелку Амона.
— Да, — вздохнул Амон и запихнул в себя еще одну ложку несъедобной дряни.
Сейдо сверлил его осуждающим взглядом. «Хватит уже издеваться над собой, Котаро. Ты ведь добился чего хотел».
Но спорить при Каске не стоило, иначе все эти дурацкие жертвы окажутся ненужными.
Сейдо начал новую игру: огромный крейсер величественно выходил из дока.
В прихожей хлопнула дверь. Акира сказала что-то приветственное — малышка, как обычно, сорвалась с места и повисла на шее у матери, мешая ей раздеться.
— У меня шоколадное пирожное для тех, кто хорошо себя вел, — сказала Акира.
— Я съела всю кашу! — торжественно объявила о своих заслугах Каска. — И папа тоже!
— Что?! Папа ел кашу с тобой?
Сейдо снова оторвался от игры, чтобы не пропустить зрелище. Акира, не успевшая разуться, вколачивала каблуки в пол, будто забивала гвозди. Она подошла к обеденному столу, смерила взглядом Амона, потом пустую тарелку.
— Тебе нужно в ванную, — отчеканила она.
— Акира, я…
— Просто иди и избавься от этого. Быстро.
Амон ушел.
— Она никак не хотела есть, я все испробовал, — Сейдо попытался заступиться за него.
— С тобой мы поговорим позже.
Акира снова повернулась к дочери и произнесла тоном доброй мамочки:
— Пойдем есть пирожные, Каска. Папы не любят сладкое.
Сейдо еще несколько минут слышал приглушенные голоса, выводя свой корабль на орбиту.
— Каска, можно я тебя попрошу?
— Да, мама!
— Проследи, пожалуйста, чтобы в следующий раз папа не ел ничего вместе с тобой. Ему вредно. Он будет плохо себя чувствовать. Ты меня поняла?
— А разве он сам не помнит?
— Он хочет, чтобы тебе было приятно.
— Ааа…
— Пусть лучше пьет кофе.
— А кофе можно?
— Да, детка. Кофе можно.
***
На экране телевизора галактика Млечный путь разворачивала свои рукава, похожие на лепестки сияющего цветка, кружилась в вечном космическом танце, стремясь соединиться со своей избранницей и погибнуть в вихре бешеного слияния. Сейдо и Амон вместе наблюдали за этим завораживающим действом, как делали всю последнюю неделю. Правда, обычно они обменивались впечатлениями, а сейчас так неловко молчали, что казалось, будто прекрасные галактики напрасно растрачивают свой свет на неблагодарных зрителей.
Где-то позади хлопнула дверь, зашипел чайник, звякнули чашки. Через пару минут на диван между ними опустилась Акира, а на столе появился маленький поднос с двумя чашками кофе и одной — чая.
— Каске нравится сказка про горную ведьму и старушку, что не побоялась прожить у нее всю зиму. Она спросила: «Ведьма так и ела бы людей, если бы старушка не принесла ей лепешек?» — Акира рассмеялась. — Сказала, что старушка, должно быть, очень смелая.
— Это правда, — Амон посмотрел на Акиру так выразительно, что Сейдо улыбнулся, хотя от параллели со сказкой ему сделалось неуютно. Акира фыркнула в ответ.
— Не надо больше мучить себя, чтобы кому-то было хорошо, ладно? — Акира говорила ровно и тихо, глядя на кружащиеся в чашке чаинки. Она не любила показывать свои чувства, и оттого казалась порой холодной и даже надменной. Сейдо до сих пор иногда забывал об этой ее особенности.
Акира вынула картонную коробочку и сказала весело-заговорщицким тоном, будто они были детьми, стащившими у взрослых журнал с непристойными картинками:
— Смотрите, что я достала.
Под крышкой оказались два белых брусочка, пахнущих то ли марципаном, то ли взбитыми сливками — нежно, немного терпко и сладко. Сейдо почти уже забыл запахи человеческой еды, и сейчас ему казалось, что вот-вот закружится голова. Амон выглядел потрясенным: он вытянул шею, заглядывая в коробочку, а рука сама собой сжалась в кулак.
— Там… — он принюхался, — там орехи, и ваниль, и что-то еще. Но… Акира, как это может быть? Мы ведь должны теперь воспринимать эти запахи иначе.
Акира загадочно улыбнулась, откидываясь на спинку дивана.
— Я была в одной… лаборатории, где разрабатывают новую еду для гулей — что-то поинтереснее куска мяса — и выпросила образец. Обещала рассказать им потом о натурном испытании при условии, что они будут давать мне свои новые творения. Так что я жду ваших впечатлений.
— Акира… — Амон пожирал сладкий брусочек глазами.
— Да ешьте уже, зачем я принесла?
Акира наблюдала за ними с неприлично довольным видом, а когда от нежных кусочков, одновременно похожих на бисквит и марципан, ничего не осталось, спросила:
— Ну как, что мне сказать?
— Пусть еще сделают, — предложил Амон, собирающий крошки со дна коробочки с сосредоточенным и оттого еще более трогательным выражением лица. — А лучше пусть сразу запустят в продажу. Будут очереди стоять. Я бы дня три точно постоял.
— А еще пусть крем добавят. Никогда не любил бисквит без крема, — присоединился Сейдо.
Акира рассмеялась, закрывая рот рукой, чтобы не разбудить уснувшую Каску.
— Тебе невозможно угодить, Сейдо. Но я передам.
— Я тоже не откажусь от крема, — тихо добавил Амон, и на этот раз они все закатились в придушенном смехе.
Акира обошла диван, погладила ласково Сейдо по щеке, обняла Амона за плечи и поцеловала в шею.
— Пойдем спать, — позвала она. — Завтра рано вставать на работу.
Они ушли, оставив Сейдо смотреть, как в бескрайней черной пустоте умирает одинокая звезда в последней ослепительно-прекрасной вспышке.
Серия: Прекрасная Япония будущего
Автор: Ильмаре
Бета: Airelinna
Размер: мини, 1412 слов
Персонажи: Амон Котаро, Такизава Сейдо, Мадо Акира
Категория: джен
Жанры: ау, флафф, повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Как накормить ребенка и не выдать свои секреты.
Примечаниe: Сказка, которую упоминает Акира — "Ведьма с горы Тёфукуяма".
Читать здесь: https://ficbook.net/readfic/6779324
читать дальше— Каска, перестань размазывать кашу по тарелке и ешь, — Амон в очередной раз пытался изображать строгого папу, но получалось плохо: Каска умильно морщила носик и не спешила выполнять требование. Знала, что ей ничего не будет.
Он вырвался с работы пораньше, чтобы побыть с дочерью. Жаль, сегодня был не лучший день для этого — Каска решила показать характер. Ну или хотела заполучить все возможное внимание своего более занятого папы.
Сейдо оторвался от космических баталий на экране компьютера и глянул в их сторону: «Нет, Котаро, так ты ее не проймешь, уж поверь мне». Он испытывал двойственные чувства: с одной стороны, был рад немного отдохнуть и расслабиться с новой стрелялкой — за день он почти не присел, бегая за несносной девчонкой. (Сначала она хотела устроить поединок на куинке и сразить страшного демона, который долго умирал в муках, что удалось Сейдо весьма убедительно. Потом устроила концерт на детском подобии пианино, издающем дикие пронзительные звуки — Сейдо решил как-то потихоньку спрятать его подальше. И в конце концов маленькое отродье дьявола пожелало играть в великую воительницу на лошадке. Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах Сейдо не согласился бы на роль лошадки, но мелкая негодница смотрела на него такими огромными, полными слез глазами, что он сдался, надеясь, что она никому не расскажет. И каждый раз Каска отказывалась есть, обещая обязательно сделать это «потом».) С другой стороны, Сейдо было несколько обидно, что его вот так просто отодвинули в сторону. Теперь он иррационально болел за мелкую хулиганку в ее маленьком поединке с Амоном.
— Каска, рисовая каша вкусная, ты ведь ее любишь. Ешь и станешь сильной, как мама, — попробовал сменить тактику Амон.
— Ммм… — девочка все еще возила ложкой по белой субстанции в тарелке. — А почему тогда ты сам не ешь? — она хлопнула длиннющими ресницами.
Амону, кажется, стало неуютно. Он вообще не любил говорить о своей изменившейся природе.
Сейдо поднял глаза и чуть заметно ему улыбнулся: «Да, папочка, почему ты не ешь?»
— Ты же знаешь, мне нельзя твою еду, — вздохнул Амон.
— Неправда! Просто она невкусная! Папа Сейдо вчера варил кашу, она подгорела и плохо пахла.
Сейдо скривился и отвернулся обратно к экрану.
Вот и вся благодарность. Готовишь для нее, стараешься, и ведь даже попробовать не можешь, что получилось. А она еще и жалуется, хулиганка мелкая.
— На этот раз рис варила мама, и она расстроится, если ты не поешь. И будет всех нас ругать.
«А вот это точно».
— Ладно, уговорила. У тебя такая аппетитная каша, что я тоже поем.
Звякнула крышка кастрюли.
— Ммм, очень вкусно. Мама отлично готовит. Скажу ей спасибо.
Сейдо все-таки не утерпел и снова оторвался от игры. Амон в самом деле жевал рисовую кашу. Он чуть заметно вздрогнул, когда украдкой посмотрел на Сейдо и их взгляды встретились.
— Ты что делаешь? — спросил Сейдо.
Ему не нравилось маниакальное желание Амона делать вид, что он остается человеком, но Сейдо уже давно смирился с этим и принял как данность. Правда, не переставал удивляться.
— Ем рис. Очень вкусно. Хочешь?
Амон неплохо изображал энтузиазм, но лицо его становилось будто бы темнее с каждой секундой, а между бровей пролегла тревожная складка. Сейдо мучительно захотелось дать ему затрещину, но он только поморщился.
— Нет, не хочу.
Они не ели при дочери синтезированное мясо, оно напоминало кусок свежей плоти и выглядело пугающе, но хуже всего был загорающийся хищным огнем какуган. Амон был категорически против того, чтобы девочка видела своих отцов такими. Хотя бы до школы, где ей расскажут про гулей еще и не такие ужасы. Сейдо поначалу спорил, но после того, как соседский малыш разревелся от его неожиданно вспыхнувшего красного зрачка, все-таки согласился пугать ребенка поэтапно.
— Сейдо… — Амон позвал его тихонько, отвлекая от раздумий. Брошенные на произвол судьбы космические силы Федерации были сокрушены вражеской мощью, а обломки их флота величественно кружились в чернильной пустоте.
Каска без споров уплетала рис. Амон выглядел странно — в глазах светилось что-то вроде торжества, но казалось, он едва сдерживает тошноту.
— Нехорошо оставлять еду, — сказала Каска, точно повторяя интонацию Акиры, и с укором посмотрела в тарелку Амона.
— Да, — вздохнул Амон и запихнул в себя еще одну ложку несъедобной дряни.
Сейдо сверлил его осуждающим взглядом. «Хватит уже издеваться над собой, Котаро. Ты ведь добился чего хотел».
Но спорить при Каске не стоило, иначе все эти дурацкие жертвы окажутся ненужными.
Сейдо начал новую игру: огромный крейсер величественно выходил из дока.
В прихожей хлопнула дверь. Акира сказала что-то приветственное — малышка, как обычно, сорвалась с места и повисла на шее у матери, мешая ей раздеться.
— У меня шоколадное пирожное для тех, кто хорошо себя вел, — сказала Акира.
— Я съела всю кашу! — торжественно объявила о своих заслугах Каска. — И папа тоже!
— Что?! Папа ел кашу с тобой?
Сейдо снова оторвался от игры, чтобы не пропустить зрелище. Акира, не успевшая разуться, вколачивала каблуки в пол, будто забивала гвозди. Она подошла к обеденному столу, смерила взглядом Амона, потом пустую тарелку.
— Тебе нужно в ванную, — отчеканила она.
— Акира, я…
— Просто иди и избавься от этого. Быстро.
Амон ушел.
— Она никак не хотела есть, я все испробовал, — Сейдо попытался заступиться за него.
— С тобой мы поговорим позже.
Акира снова повернулась к дочери и произнесла тоном доброй мамочки:
— Пойдем есть пирожные, Каска. Папы не любят сладкое.
Сейдо еще несколько минут слышал приглушенные голоса, выводя свой корабль на орбиту.
— Каска, можно я тебя попрошу?
— Да, мама!
— Проследи, пожалуйста, чтобы в следующий раз папа не ел ничего вместе с тобой. Ему вредно. Он будет плохо себя чувствовать. Ты меня поняла?
— А разве он сам не помнит?
— Он хочет, чтобы тебе было приятно.
— Ааа…
— Пусть лучше пьет кофе.
— А кофе можно?
— Да, детка. Кофе можно.
***
На экране телевизора галактика Млечный путь разворачивала свои рукава, похожие на лепестки сияющего цветка, кружилась в вечном космическом танце, стремясь соединиться со своей избранницей и погибнуть в вихре бешеного слияния. Сейдо и Амон вместе наблюдали за этим завораживающим действом, как делали всю последнюю неделю. Правда, обычно они обменивались впечатлениями, а сейчас так неловко молчали, что казалось, будто прекрасные галактики напрасно растрачивают свой свет на неблагодарных зрителей.
Где-то позади хлопнула дверь, зашипел чайник, звякнули чашки. Через пару минут на диван между ними опустилась Акира, а на столе появился маленький поднос с двумя чашками кофе и одной — чая.
— Каске нравится сказка про горную ведьму и старушку, что не побоялась прожить у нее всю зиму. Она спросила: «Ведьма так и ела бы людей, если бы старушка не принесла ей лепешек?» — Акира рассмеялась. — Сказала, что старушка, должно быть, очень смелая.
— Это правда, — Амон посмотрел на Акиру так выразительно, что Сейдо улыбнулся, хотя от параллели со сказкой ему сделалось неуютно. Акира фыркнула в ответ.
— Не надо больше мучить себя, чтобы кому-то было хорошо, ладно? — Акира говорила ровно и тихо, глядя на кружащиеся в чашке чаинки. Она не любила показывать свои чувства, и оттого казалась порой холодной и даже надменной. Сейдо до сих пор иногда забывал об этой ее особенности.
Акира вынула картонную коробочку и сказала весело-заговорщицким тоном, будто они были детьми, стащившими у взрослых журнал с непристойными картинками:
— Смотрите, что я достала.
Под крышкой оказались два белых брусочка, пахнущих то ли марципаном, то ли взбитыми сливками — нежно, немного терпко и сладко. Сейдо почти уже забыл запахи человеческой еды, и сейчас ему казалось, что вот-вот закружится голова. Амон выглядел потрясенным: он вытянул шею, заглядывая в коробочку, а рука сама собой сжалась в кулак.
— Там… — он принюхался, — там орехи, и ваниль, и что-то еще. Но… Акира, как это может быть? Мы ведь должны теперь воспринимать эти запахи иначе.
Акира загадочно улыбнулась, откидываясь на спинку дивана.
— Я была в одной… лаборатории, где разрабатывают новую еду для гулей — что-то поинтереснее куска мяса — и выпросила образец. Обещала рассказать им потом о натурном испытании при условии, что они будут давать мне свои новые творения. Так что я жду ваших впечатлений.
— Акира… — Амон пожирал сладкий брусочек глазами.
— Да ешьте уже, зачем я принесла?
Акира наблюдала за ними с неприлично довольным видом, а когда от нежных кусочков, одновременно похожих на бисквит и марципан, ничего не осталось, спросила:
— Ну как, что мне сказать?
— Пусть еще сделают, — предложил Амон, собирающий крошки со дна коробочки с сосредоточенным и оттого еще более трогательным выражением лица. — А лучше пусть сразу запустят в продажу. Будут очереди стоять. Я бы дня три точно постоял.
— А еще пусть крем добавят. Никогда не любил бисквит без крема, — присоединился Сейдо.
Акира рассмеялась, закрывая рот рукой, чтобы не разбудить уснувшую Каску.
— Тебе невозможно угодить, Сейдо. Но я передам.
— Я тоже не откажусь от крема, — тихо добавил Амон, и на этот раз они все закатились в придушенном смехе.
Акира обошла диван, погладила ласково Сейдо по щеке, обняла Амона за плечи и поцеловала в шею.
— Пойдем спать, — позвала она. — Завтра рано вставать на работу.
Они ушли, оставив Сейдо смотреть, как в бескрайней черной пустоте умирает одинокая звезда в последней ослепительно-прекрасной вспышке.
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
понедельник, 30 апреля 2018
Здесь даже есть история.
Позапрошлой зимой Айре писала свой первый невероятный и охренительный фанфик "Credo", и всю историю с ним мы прожили тогда вместе (хотя так и с остальными было, пожалуй. просто "Credo" был первым и все было как-то по-особенному). Ну и потом, уже какое-то время спустя ей написали на Ao3 просто невероятно влюбленный отзыв со словами, что ужасно хочется узнать, что же было после того, как Амон пришел в ":Re". И это где-то там зацепилось, заронило семена, которые проросли почти через год. Хотелось сделать что-то столь же поэтичное и болезненное, как у Айре, и еще показать то, что осталось за кадром манги (кроме пары намеков, вряд ли мы узнаем еще что-то о том времени). А ведь страшно хочется посмотреть, что там Амон делал, что думал, как выживал в это странное сумрачное время.
Ну и вот так случилась "Самая темная ночь". Не могу сказать, что у меня все получилось, что раскрыла все интересные стороны этой истории в полной мере - там, кажется, еще копать и копать. Но говорят, получилось неплохо.
(Да я вижу, что людям неинтересно читать про Амона, да еще и без пейринга. Ну и зря - вот что я скажу. Сначала навесят кучу штампов, а потом самим же с этими штампами им скучно. Выбросьте их на помойку, откройте глаза уже. Это ж такая болезненная драма, столько там боли, психологии, противоречий...)
Автор: Ильмаре
Бета: Airelinna
Размер: миди, 4884 слова
Персонажи: Амон Котаро, Йомо Ренджи, Киришима Тоука
Категория: джен
Жанры: ангст, драма, пропущенная сцена
Рейтинг: R
Предупреждения: насилие, каннибализм
Краткое содержание: Амон Котаро застрял между днем и ночью, между двумя мирами — людей и гулей. И ни в одном из них ему нет места.
Читать здесь: https://ficbook.net/readfic/6762688
читать дальше
В полутёмной комнате война с зеркалами -
Это замкнутый круг, танец сомкнутых век,
Танец сомкнутых губ,
Столько проклятых лет!..
Анна Ширяева, «Трасса»
Он бежит. Спотыкается, падает, но поднимается снова, цепляясь за стены, и мчится дальше. Все равно слишком медленно. Ноги словно вязнут в болоте, делаются тяжелыми, тянут на дно. Он измучен и уже хочет сдаться, лечь, умереть. Нельзя — они близко, рядом, их не видно, но они не отстают. Никогда не отстают.
Котаро снова двенадцать. И они преследуют его, наступают. Зовут из темноты.
Нет, нет, нет — все что угодно, только не это. Он готов на все, даже умереть — но боится, что они будут ждать его и там.
Впереди дверь. Спасение.
Несколько шагов, ещё несколько. Из темноты позади него тянутся страшные костлявые руки.
Он распахивает дверь.
Нет, открывает глаза.
Сначала вокруг темно, невозможно темно. Потом словно освещенные невидимой лампой проступают очертания: он видит — человек сидит, оперев голову на сложенные руки с благородными длинными пальцами. Человек улыбается, мягко, вкрадчиво. Проницательно.
— Потерпи еще немного, и станет легче, — говорит он голосом Донато Порпоры — теперь Котаро окончательно его узнает. — Всего чуть-чуть. Тут все дело в привычке.
Под лопатками твёрдо и холодно. Котаро пытается поднять руки, но они не слушаются, пытается сказать, возразить, закричать, но голоса нет. Донато чем-то занят. Злой чёрной вьюгой налетает паника, заполняя Котаро без остатка. Он рывком поднимает голову с каменного ложа, похожего на алтарь, и видит, что его собственный живот аккуратно рассечен надвое, а края жутковато отогнуты в стороны — они светлые, пронизанные тонкой живой сетью красных сосудов. Донато тянет из живота что-то алое, сочащееся кровью, и ест прямо здесь, глядя ему в глаза, будто это самое обычное дело.
— Потерпи, ты привыкнешь, все дело в привычке.
Внутри, как раскат грома или толчок землетрясения, рождается крик, дикий, нечеловеческий, разрывающий его изнутри.
Снова становится темно. И он бежит. Опять один в темноте, бежит от старика, поедающего его живьем, от кошмарных видений и преследователей, не знающих отдыха. Бежит.
До новой двери.
А за ней… ничего.
— Иди ко мне, — говорит кто-то невидимый. — Иди, я тебя не обижу.
Котаро становится тревожно, так тревожно, как не было прежде. Что-то тут не так. Человек оборачивается и смотрит на него внимательными серыми глазами. Его собственными глазами.
— Идём, — повторяет Амон.
Он ждёт недолго, потом возвращается к своему занятию. Своему столу. Он тоже ест.
Ест человека — Котаро точно знает это — ест буднично, равнодушно. Как Донато.
Боже, прибежище наше в бедах,
Дающий силу, когда мы изнемогаем,
И утешение, когда мы скорбим…
Но слова молитвы рассыпаются, как бусины с оборвавшейся нити.
Не смей, — хочет закричать он, — не смей есть, уходи, исчезни, пропади.
Амон поворачивается к нему, улыбается едва заметной улыбкой, глаза его пылают алым голодным огнём, а из спины вырывается толстые лианы, пульсирующие красным, они летят к нему, как жало скорпиона, впиваются в грудь, с отвратительный треском разрываемой ткани выходят сзади. Котаро не может больше дышать.
И просыпается.
В холодном липком поту и с чувством голода. От одной мысли о еде мутит.
***
Так бывает часто, слишком часто — длинные муторные сны, вытягивающие силы и само желание жить, после них Амон чувствует себя разбитым и пустым. Он ненавидит это так, как только способен ненавидеть. Поэтому предпочитает действовать ночью, чтобы измотать себя насколько возможно и провалиться в глухой сон без сновидений.
Для ночного образа жизни есть и другая причина — никто не должен увидеть его таким: уродливым, искаженным, похожим на одно из порождений тьмы. Никто не должен узнать, что он не ест больше человеческую пищу. Это его проклятие, расплата за все ошибки.
Там, за границей дня и ночи остались все, кто был ему дорог в этой жизни. Словно черта, преграждающая путь злым духам, пролегла между ними. Только он сам оказался теперь демоном.
Давно, еще при поступлении в Академию, Амон дал себе наивное обещание, что не потеряет больше никого в своей жизни, и свято верил в это. Напрасно, конечно. У судьбы дурной юмор, она снова зло посмеялась над Амоном Котаро, забрав дорогого человека. Тогда он понял, что не стоит слишком сближаться с людьми. У него есть цель, настоящая, правильная цель, именно ей он должен посвятить себя без остатка, а не предаваться бесконечному отчаянию. Глубоко внутри он знал, что с каждой потерей отдает кусочек себя, и может статься, что так от него останется одна пустота, глубокая пропасть, наполненная непроглядной мглой.
Спустя месяцы после битвы в двадцатом районе Амон смог наконец добраться до давно устаревших новостных сводок. Стиснув зубы и отключив все чувства, он искал списки потерь CCG в те дни. Его самого признали погибшим и присвоили звание следователя особого класса посмертно. «Зачем звание мертвецу?» — подумал он отстраненно. И выдохнул с недостойным облегчением: потерь было много, но фамилий, которые он больше всего боялся увидеть, там нет. Кроме одной. Перед глазами всплыло открытое лицо Шинохары, Амон как наяву услышал его раскатистый заразительный смех. Он прикрыл глаза, пережидая. Почему с каждым разом это не становится легче?
Однажды он все-таки не выдержал и пришел к дому Акиры, чтобы посмотреть на теплый манящий свет в ее окне. Он едва успел отступить в тень, когда она внезапно выглянула наружу, будто ждала запоздалого гостя, а тот все не приходил, и снова исчезла в золотистом сиянии. Несколько секунд Амон не мог сдвинуться с места — слушал: решится ли сбившееся с ритма сердце на следующий удар.
Нет, она не должна увидеть его. Он не умер на поле боя, не убил себя, став чудовищем — он согласился на такую жизнь, и как и кому он докажет, что не охотится на людей? Его изматывал, сжигал изнутри стыд. Амон был отвратителен самому себе, ненавидел это уродливое чужое тело, но решил сражаться до конца, до тех пор, пока не перестанет дышать.
Он бродил ночами по темным глухим улицам, поджидая хищника, который выйдет на охоту и угодит в его ловушку. Или же Амон попадется сам, если противник окажется слишком силен. Это русская рулетка, игра со смертью.
Еженощный обход был похож на ритуал — одни и те же места, люди, те же вопросы и похожие ответы. Он старался всегда идти новым путем на встречу с информатором — на случай, если за ним тоже решат следить. Хотя кто мог им интересоваться? Опасная мысль.
В последнее время слишком часто среди его маршрутов стала появляться пустынная набережная. Неправильно. Надо было забыть о ней на какое-то время, но она влекла его к себе снова и снова.
Унылая дорожка с простым ограждением и чередой фонарей тянулась по берегу совсем недавно намытого полуострова. За ограждением вал из бетонных чушек создавал причудливые картины игрой света и тени — будто инсталляция на модной выставке. За гранью освещенного пространства перекатывалось, ворочало тяжелое тело холодное осеннее море. Волны бились в безнадежной тоске о массивную бетонную преграду, тщетно стараясь прорваться на отвоеванный у моря берег. А за беспокойной гладью залива загорались ненадежные мерцающие огни города.
Амон часто останавливался там, слушал завороженно шум волн, словно отзвуки далекого сердцебиения. Там, за антрацитовой далью моря, люди жили привычной жизнью: засиживались на работе допоздна, возвращались домой, зажигали ночник, чтобы почитать книгу перед сном — каждый раз на той стороне вспыхивал новый огонек. Амон оставался здесь, среди странной игры теней и плача волн, потому что легче было пройти по воде, чем снова стать частью того мира.
Движение воздуха за спиной предупредило, что он не один здесь, и через мгновение у ограждения рядом возникла темная фигура. Обостренные до предела слух и обоняние сообщили ему достаточно — можно было не смотреть, чтобы узнать кто рядом.
— Не спится? — спросил незваный гость, будто бы продолжая начатый когда-то разговор. С Ренджи почему-то было легко, Амону казалось, что он знал его сто лет. Непривычно было думать так про гуля.
— Ты сегодня не с Утой? — не смог удержаться он.
— Я помню, что ты ему не доверяешь.
— А ты? — Амон обернулся, чтобы видеть собеседника.
Ренджи пожал плечами неопределенно и тут же сменил тему:
— Не хочешь вернуться в кофейню?
— Я… — Амон думал об этом не раз, — уважаю то, что вы делаете. Это правильно. Если бы таких как вы было больше, нам не нужно было бы воевать, многие жизни были бы спасены…
— Но…?
— Но я не один из вас. Хотел бы, но не могу. Я… еще не сделал того, что должен.
Ренджи покачал головой, оторвался от ограждения и посмотрел Амону в лицо.
— Приходи, если передумаешь.
Потом растворился так же внезапно, как пришел.
***
Амон попал в «: re» пару лет назад.
Он думал, что упадет прямо на улице, так и не дойдя до двери чертова кафе.
Что он там мог узнать такого важного? Что вообще могло быть важно — кроме того, что он умирал? Но Нагачика, перед тем как исчезнуть, оставил ему рекламную листовку этого места и сказал, что он найдет там, что ищет. Ну уж нет, решил тогда Амон.
Чуть позже это решение потеряло силу и смысл.
Внутри него плескалась кислота, будто он выпил пару литров в надежде покинуть этот мир и заплатить за ошибки разом. Казалось, едкий огонь, разгоревшийся прямо под солнечным сплетением, уже выжег желудок и все внутренности рядом и скоро поглотит его целиком, не оставив ничего, способного ходить, говорить и думать. Он не мог прекратить это, хотя и знал средство. Но сидеть и ждать конца было невыносимо. Амону вдруг стало мучительно необходимо узнать, что такого ему могут рассказать в каком-то кафе.
Дверь оказалась открыта, мелодично звякнул колокольчик. Он вошел, цепляясь за косяк двери.
Несколько мгновений было тихо, и ему уже было показалось, что в кафе нет никого, как из глубины раздался взволнованный голос:
— Это ведь ты! Ты тот следователь!
Он кивнул неизвестно кому — сил говорить не было, все они уходили на то, чтобы удержаться на ногах. Амон знал откуда-то, что все верно — он тот самый. И это почему-то важно.
— Нагачика сказал, у вас есть ответы, — у него совсем не было времени на любезные приветствия и ничего не значащие слова.
— Нагачика? Прислал тебя сюда?
Перед Амоном появилась совсем молодая девушка с нежным лицом и колючим недоверчивым взглядом ярких глаз.
— Зачем ему отправлять сюда следователя? — повторила она.
Амон собрал в кулак всю оставшуюся волю и шагнул ей навстречу.
— Он сказал, что тут я найду ответы на свои вопросы.
Он прикрыл на мгновение глаза — кислота подбиралась уже к легким, а сердце заходилось в паническом рваном ритме. Хотелось раскрыть грудную клетку, чтобы охладить нестерпимый жар. Но было поздно — гортань скрутило жестоким спазмом. Зал кафе со столиками, барной стойкой и требовательно смотрящей на него девушкой качнулся и провалился куда-то в сторону, перед глазами пульсировало красное и черное, грудь рвало на части.
«Нет, подождите, я должен узнать!»
Потом все исчезло.
Амон очнулся от ослепительного солнечного луча, бьющего в глаза прямо из окна. Он прислушался к себе: боли не было — нигде, ни в одном уголке его измученного тела, но когда он попытался поднять руку, она оказалась тяжелой, будто была налита свинцом. Мысли тоже стали неповоротливыми и вязкими, как смола.
Звук голоса прорвал тишину, вторгся бесцеремонно в его затуманенный разум. Сначала пришел звук, а потом словно эхо, долетело значение слов.
— Ты ведь ничего не ел, так? Не хочешь быть гулем? — голос девушки был полон отравы. Что это — отвращение? Раздражение?
— Я не гуль, — прозвучало бы лучше, если бы он не зашелся в приступе кашля.
Девушка звонко и зло рассмеялась.
— Я следователь, — прокаркал он через силу. Горло драло нещадно, но он должен был ответить ей.
— Тогда что ты делаешь здесь? — смех резко оборвался. Девушка теперь выплевывала слова: — Ты убил Реко-сан! Она пришла сюда в поисках пристанища, в отчаянии, потеряв все. Прямо как ты. Она пыталась наладить новую жизнь. Но вы… вы убили ее, не раздумывая, без жалости, без сочувствия, как бродячую собаку. Вы просто не видели в ней человека, ни в ком из нас…
«Да, она права — не видели».
— Подожди… Ты ведь… — сейчас он ухватит за хвост это смутное ощущение, и хрупкая иллюзия спокойствия взорвется и изранит их своими осколками. — Ты ведь Кролик!
— Да, я чертов Кролик, — она соскочила со стула у окна и шагнула к нему. — Это я убила твоего бешеного напарника! — она швырнула признание как разрывной снаряд, и он достиг цели.
— Ты… — прошипел Амон.
В сознании словно взорвалась шаровая молния, захотелось кричать, но Амон успел удержать крик в себе. Он рванулся к отскочившей всего на шаг девчонке. Ноги не удержали бы, но ему было все равно — он сполз с кровати на пол, чтобы добраться до жестокой твари, дотянуться до горла, сломать хребет своими руками, чтобы ощутить ее последний миг. Он забыл, что она сильнее, а у него нет куинке и сил бороться, забыл все на свете, кроме ярости, которая одна могла прикрыть бездонную пропасть, в которой перекатывалась тяжелая, густая боль.
Ноги не хотели держать, а тело — подчиняться, но Кролик была здесь, так близко — хватит и протянутой руки — он достанет ее хоть бы и ползком. Чтобы расплатилась, чтобы замолчала.
Она отступила еще немного, не сводя с него горящих глаз.
— Иди сюда, чего ты боишься? Я должен убить тебя.
Она так и стояла в нескольких шагах от него, не думая приближаться, но опустилась на пол, чтобы оказаться ближе.
— Знаешь, что я почувствовала, когда убила его? — Амон поднял голову — девчонка смотрела прямо ему в глаза. Его руки дрожали от ярости. — Пустоту. Я отомстила, но это не изменило ничего. Совсем. Хинами была мудрее — она знала, что местью никого не вернешь. А потом я увидела кольцо на его пальце — подумать только, у такого чудовища — и кольцо. И поняла, что боли в мире стало еще больше. И это я принесла ее туда.
Амон не мог больше слушать, не хотел этих глупых признаний. Он рванулся к противнице из последних сил, разве что не рыча, но перед глазами возникло то самое кольцо. Он понял, что его ярость выдыхается, забирая с собой волю к борьбе.
Амон хотел бы уйти немедленно, но смог только перекатиться на бок и с трудом сесть. То, что девчонка способна была осознать, что натворила, делало разговор еще более невыносимым.
Кролик поднялась и несколько минут наблюдала за ним, не говоря ни слова. Потом произнесла как-то удивленно:
— Ты плачешь, следователь?
«Что?»
Он провел рукой по лицу — на ладони осталась влага.
— Кажется, мы причинили друг другу достаточно боли, — сказала она и вышла из комнаты.
***
Крутой обрыв уходил вниз, в густую безвидную тьму ночи. Казалось, что если упадешь в нее, то просто исчезнешь, растворишься в темноте без следа, будто тебя никогда и не было. Самоубийцы, решившиеся шагнуть туда, должны были обладать немалой силой духа.
Странная мысль.
— Спрыгнем отсюда?
— Нет, Ренджи, давай спустимся по склону.
Йомо Ренджи был тем, кто убедил его съесть человеческое мясо, полученное без насилия. Взамен он обещал показать, где они берут трупы несчастных, которые становятся пищей для гулей, отказавшихся от убийства людей.
Вот он, один из ответов, обещанных Нагачикой. Не все гули — убийцы. Не все рушат жизни ради вкусного завтрака. Это меняло многое. Это в самом деле было важно.
Внизу ветви смыкались так, что образовывали нечто вроде купола. Здесь было почти уютно, несмотря на темноту.
— Ничего, — сказал Ренджи, оглядев пространство под деревьями, и выдохнул облегченно, как показалось Амону. — На прошлой неделе нашли девочку лет пятнадцати. Нет, не смотри на меня так, ты ел не ее и… не спрашивай.
Они побыли здесь еще какое-то время, будто отдавая дань погибшим людям — было бы неуважением просто так покинуть место последнего пристанища для многих несчастных.
Еще несколько минут они бродили по поляне. Обострившийся слух Амона различил шепот спутника, он прислушался.
— Ты умеешь молиться, Йомо Ренджи?
— Вы и впрямь не считаете нас людьми, — за грустной иронией Ренджи, кажется, прятал что-то вроде обиды. Амону немедленно захотелось забрать слова назад.
— Прости, — сказал он, а через несколько минут блуждания добавил: — это и правда сложно.
Ренджи хмыкнул в ответ.
***
Амон покинул кофейню вскоре после того, как Йомо Ренджи рассказал ему о том, как они добывают себе пропитание.
— Не стоило бы тебя отпускать просто так — лишний конкурент нам ни к чему, — сказал он вместо прощания, но Амону чудилась досада в его голосе.
— Это не единственный способ добыть пищу, — «успокоил» его Амон. Глаза Ренджи сверкнули в ответ недобро, но он промолчал.
Другой путь был, и Амон собирался им воспользоваться, что бы ни думали об этом в «: re».
Для охоты на гулей нужно было оружие. У него не было ни куинке, ни брони, ни возможности их достать. Окруженный гулями, хоть бы и дружественно настроенными, он чувствовал себя раздетым и беззащитным.
Решение проблемы напрашивалось само — и вызывало отвращение — нужно было научиться пользоваться своим кагуне. Для начала хотя бы заставить его появиться.
Он пытался давно — еще в плену у «Дерева Аогири» — но тщетно. Он пробовал призвать эти орудия убийства усилием воли, но кончалось всегда одним — колотящимся на грани возможного сердцем и приступами тошноты, будто бы все в нем было против самой мысли об этом.
Амон знал, чувствовал внутри себя нечто чуждое. Он порой ощущал это как инородное тело, как будто мог заметить присутствие злокачественной опухоли, распускающей метастазы. Ему казалось иногда, что не он подчинит ее себе, а эта штука захватит его совсем, возьмет верх, превратит в монстра, найдет в нем сокрытое…
Нет, нет, нет. Он не допустит этого. Ни за что.
Раньше во снах к нему приходили темные тени с горящими алым огнем глазами и колыхающимися ветвями кагуне, являлись дети с печальными лицами, кто-то звал его. Долго, протяжно, требовательно. И каждый раз он думал, что должен прийти на помощь кому-то, но каждый раз это оказывался он. Амон почему-то забывал об этом с каждым новым сном.
Теперь пришли иные сны. Реалистичные, подробные, затягивающие в себя, как трясина. После них он просыпался в поту и надеялся, что не кричал. Его больную, горящую гнилостным огнем плоть раздирали с отвратительным треском живые белые бутоны на гибких шеях, выползали, извиваясь, наружу, разрывая кишки и сосуды, распускали бледные воронки, похожие на цветы дурмана. Он сам смотрел отстраненно, как из развороченного живота лезут их бутоны, стебли, листья. А корни оплетали, сжимали в тисках его сердце и легкие, грозя вырваться через горло. Он не мог вдохнуть и не смел оторвать завороженного взгляда от хищных цветов. Им было мало. Всегда слишком мало, и они тянули свои щупальца к другим людям, искали тех, кого он любил. Искали Акиру… Амон усилием воли поднимал неимоверно тяжелую руку, чтобы вырвать из себя плотоядные стебли, но рука сама становилась чудовищным отростком, предавала его. Он хотел кричать, громко, дико, в голос, как смертельно раненое животное, но голоса не было. Ему казалось, будто темные жесткие корни оплетают горло, сбивают слабое дыхание, зажимают рот.
И он просыпался.
Это все какухо. Его какухо. Звучало абсурдно и отвратительно. Да раковая опухоль была бы более естественной вещью! Он хотел бы вырвать его из себя с корнем, но оно вросло глубоко, пустило отростки во все стороны — оно не сдастся так просто. Это не поможет.
Он чувствовал его, оно жгло изнутри, рождая RC-клетки, которые вытягивались длинными нитями, пронизывали его насквозь. Тягучая медленная боль распространялась неостановимо, захватывая все больше, его начинало мутить. В другие разы волна боли мгновенно била по всем нервным окончаниям так, что на миг он терял сознание. Потом его долго выворачивало наизнанку.
Тяжелые, удушливые сны вынимали душу, изматывали, и Амон не придумал ничего лучше бегства. Первый раз это был сумрачный бесцельный побег из маленькой съемной квартиры, которая вдруг стала темнее могилы и была полна мстительных призраков прошлого. Он шел на ощупь, полуослепший от боли и потерявший ощущение реальности, бежал от тесных стен, от навязчивого перемигивания рекламных вывесок, от людей, гулей, от всего мира.
Амон не помнил, как попал туда — просто вдруг обнаружил себя на пустынной набережной. Перед ним расстилалась неверная водная гладь, мелкая рябь бежала по поверхности, отливая серебром в лунном свете, как рыбья чешуя. В этой картине было столько завораживающего спокойствия, что Амон замер и простоял так до розовых рассветных сполохов.
Возможно, тогда Амон впервые осознал, что день — больше не его время и ночные призраки не дадут ему покоя, если он будет сидеть без дела и ждать неминуемой расплаты.
***
Густая плотная тень под эстакадой, кажется, существовала здесь веками, будто поселилась в этих краях прежде людей и теперь лишь переползла в укромное место. Амон обычно ходил мимо нее настороженно, всегда ожидая удара, потому, когда вязкая тень выбросила вслед ему черный протуберанец, он был готов. Готов к нападению, удару, но не к улыбке женщины в потрепанном пальто и не к ее словам:
— Я тебя видела раньше. Ты мне нравишься. Идем со мной, — низкий голос, говорил медленно, будто заманивал. Она была откровенна до бесстыдства, но так уж было тут принято — не ее вина.
В холодные вечера здесь разводили костры в бочках, чтобы согреться и приготовить пищу, сюда стекались бродяги и отщепенцы всех мастей — будь то люди или гули. Тут не принято было расспрашивать о личном. Зато рассказывать местные любили — нет-нет да услышишь любопытные сплетни. Амон уже почти научился выбирать из них крупицы правды. В это злачное место он ходил ради одного бездомного — информатора, обладающего удивительным чутьем на место и время. Тот всегда мог рассказать нечто полезное. Жаль, Амон не бывал здесь, пока работал в CCG, но тогда ему просто не приходило в голову прикинуться изгоем, а теперь жизнь сама вытолкнула его ближе к подобным местам.
— Я не за этим пришел, — бросил он женщине.
— А за чем? Думаешь, кошки тебя заждались? — она рассмеялась собственной шутке, но в надрывном хриплом смехе слышался только вызов и никакого веселья. Кажется, за ее острой, как лезвие, злой улыбкой и жгучим желанием во взгляде, таилось едва сдерживаемое рыдание. Это странная, ненужная мысль, от которой Амону стало не по себе — он вовсе не хотел подглядывать за чужой болью.
— Идем, будет хорошо, — уговаривала женщина, принимая его замешательство за раздумье над предложением. — Ты такой сладкий, — почти пропела она, опуская ладонь на его предплечье, а в глазах тлели алыми угольками какуганы.
«Чего она хочет на самом деле — секса или еды?»
Женщина улыбнулась жутко и понимающе, будто прочитала мысли в его глазах. В этот момент она казалась странно красивой и отталкивающей одновременно.
— Я не люблю охоту, — ответила она на незаданный вопрос. — Это так… грубо. Лучше я сделаю приятно тому, кто мне понравится, а он поделится со мной кусочком… Это честно. Я ем совсем немного, — должно было звучать заманчиво, но Амон почувствовал только тошноту. Это слишком неправильно. Подобную плату можно отдать, но просить ее невозможно. Хотя это вовсе не его дело. Здесь каждый выживает, как может. Кто он такой чтобы осуждать их?
— Найди кого-то другого, — он снял ее ладонь со своей руки и прошел мимо. Это было жестоко, но ему и вправду нечего было предложить ей. Она прошипела вслед что-то зло и обиженно. Амон представил, как она снова слилась с тьмой, будто увязла в топком болоте.
Здесь и в других подобных местах он понемногу собирал свою собственную сеть информаторов — пусть небольшую, но полезную. Он понял, кто должен быть его целью: он сосредоточит все внимание на «Древе Аогири», узнает как можно больше, раз уж CCG оказалось слишком неповоротливо. Потом можно поделиться информацией с бывшими коллегами. Он все еще оставался следователем по гулям — пусть без кабинета в CCG, без строгого костюма и значка. Это всего лишь формальности.
Мелькали лица, костры освещали ночь, как звезды, вокруг которых собираются одинокие потерянные люди, выпавшие из привычного круговорота вещей. Амон понял, что встреча не состоится: в условленной заранее бочке не горел огонь, значит, информатор не пришел.
Испугался, угодил в полицию или просто нечего рассказать — Амон не знал.
Что ж, осталось последнее дело и можно уходить.
Кошки, сказала женщина. Он успел примелькаться здесь. Надо быть осмотрительнее.
Люди — и нелюди, тут всех хватало — грелись возле самодельных бочек-жаровен, и Амон шел дальше — в темноте ожидающе мерцали глаза, много по-ночному ярких глаз. Он высыпал в привычное место припасенный заранее корм — в тусклом свете костров замелькали серые спины — сбегались на угощение заждавшиеся кошки.
Глупая затея — Амон каждый раз обещал себе, что делает это в последний раз, но на душе почему-то становилось легче, и он приходил сюда опять и опять. Он не мог помочь всем, но, может быть, к тем, кого он хотел бы спасти, в решающую минуту придет кто-нибудь ещё, если не успеет он.
Еще одна пустая надежда — никто не сделает за тебя твою работу, одергивал он сам себя.
Амон уже собирался уходить, когда наперерез ему бросился человек — косматый старик смотрел светло-голубыми, прозрачными, как весеннее небо, глазами — смотрел прямо на него и будто сквозь, в далекую, недоступную простому смертному даль.
— Чего ты так боишься, от чего бежишь? — изрек он хриплым, но отчего-то торжественным голосом. — Случилось самое страшное, но ты продолжаешь бояться?
Амон почувствовал, как леденеют пальцы, а в животе начинают ворочаться раздражение и злость.
«Что он болтает? Зачем я это слушаю?»
Он хотел пройти мимо, но старик приближался, заглядывая ему в лицо и шепча:
— Нееет, это внутри тебя, тебе не сбежать…
Амон увернулся от него, запахнул плотнее плащ и ушел — и правда сбежал. От этого стало почему-то противно. Казалось, что безумный старик смотрит ему вслед с понимающей улыбкой, и это злило еще больше.
«Как он смеет говорить подобное? Кто давал ему право?»
Возмущенные мысли еще проносились в голове, но Амон уже заметил, как они сменяются какой-то плачущей, почти воющей тоской.
***
Он изучал в Академии особенности организма гулей, даже успел провести один курс как преподаватель. Потом уже использовал эти знания в расследованиях. Но теперь они обрушились на него внезапно и жестоко.
В городе было слишком много звуков и запахов — они носились в его разуме обезумевшими стаями и исчезали, оставляя дезориентированным и с постоянным головокружением. Правда, к необычайно острому зрению он привык быстро.
Но той самой ночью в тесный закоулок между домами его привело не зрение, а смутное, но навязчивое чувство беспокойства. В воздухе будто был разлит тонкий пряный запах страха. Амон тут же ощутил легкую зудящую пульсацию в левом глазу — должно быть, какуган полыхал сейчас алым вовсю. Волосы на голове будто приподнялись, а где-то внутри пробудилось странное неудержимое желание мчаться по следу добычи. Ноги сами несли его к источнику беспокойного запаха.
Различить, что происходило в темной щели между двумя крепко спящими домами, не позволяло даже гулье зрение. Но он точно знал, что где-то рядом хищник. Правая рука сомкнулась рефлекторно на ручке несуществующего чемодана с куинке.
«Что я могу без своего оружия?» — звучало в голове навязчиво, но не могло остановить его. Он должен был прервать то, что происходило здесь и сейчас, должен был вмешаться. Из темноты раздался придушенный то ли крик, то ли всхлип, по воздуху поплыл пьяняще сладкий запах крови. Будто невидимая сила влекла Амона туда. Послышался еще один приглушенный вздох.
Амон был уже рядом с гулем — тот был занят своей жертвой и никак не отреагировал на его приближение — как вдруг увидел, что тот прижимает к стене девушку, закрывая ей рот ладонью. Из разорванной блузки бесстыдно выглядывала маленькая грудь, а рука гуля уже лезла под юбку девушки между стиснутых в безнадежной попытке защититься бедер. Заостренные щупальца ринкаку покачивались у самого горла жертвы, угрожая пронзить ее при любом сопротивлении.
— Ты чужак, — бросил ему гуль через плечо, не оборачиваясь. Заметил наконец. — Убирайся. Хочешь, даже оставлю тебе кусочек, если не будешь отвлекать. Или придется убить тебя, — голос звучал хрипло. Девушка оторвала взгляд от лезвий-кагуне, силясь увидеть в темноте Амона. Была ли в ее глазах мольба, или ему только показалось?
Амон почувствовал, как внутри поднялась волна ярости, которую он не мог и не хотел сдержать. Перед глазами поплыли красные сполохи — хрупкая светловолосая девушка напоминала Акиру всем, кроме затравленного взгляда. Если придется отрывать голову этому ублюдку одними руками — что ж, он сделает это.
Гуль успел обернуться, направить свое оружие против Амона, но больше он ему не позволил сделать ничего. Воздух алым промельком рассек росчерк Доджимы.
«Доджима? Откуда?» Амон опустил глаза — его рука крепко сжимала до боли знакомое древко.
Девушка смотрела на него ошалевшими глазами несколько долгих секунд, потом стянула края блузки, прошмыгнула мимо и исчезла.
Гуль замер в непонятном оцепенении. Оба его какугана разом погасли — глаза стали обычными, человеческими. В них плескались непонимание и обида. Амон поразился тому, каким неуместным ему показалось это выражение лица. Гуль моргнул, глянул удивленно вниз. Через грудную клетку протянулась подплывающая красным полоса, в нос Амону ударил густой едкий запах крови. Гуль еще смотрел недоумевающе на собственную грудь, когда верхняя часть туловища медленно поехала вниз и с тихим чавкающим звуком завалилась набок, глухо ударившись о землю. Мгновением позже рядом рухнуло тело.
Амон застыл на месте, словно окаменев. Он ждал, что в нем самом тоже окажется невидимая рана, и он распадется на части, так и не успев осознать, что же произошло. Ждал, пока не понял, что желает такого исхода. Напрасно. Он покачнулся и сполз по стене на пол. Доджима… Темное, живое, пульсирующее ненасытным огнем, сворачивалось, втягивалось обратно в тело. Он схватил свою руку — как гранату с вырванной чекой, готовую разорваться в любой момент. Ее поверхность была невероятно плотной, внутри бился тот же огонь, что и в прорвавшейся наружу Доджиме.
Они одно — рука и Доджима. Его кагуне. Голова закружилась, к горлу подкатила тошнота.
Ты знал, ты ведь всегда знал это — прошептал тонкий противный голосок из-за запертой двери.
Он попытался вспомнить молитву. Хоть какую-то.
Отец наш, сущий на небесах…
В горле встал ком. Он не мог произнести ни слова, даже в мыслях. Бог не слышал его, забыл его, проклял.
Тело скрутило спазмом.
От мертвеца в переулке несло нестерпимо — едой и падалью. Рука приняла прежний вид — огромной птичьей лапы. Лапы чудовища из страшных сказок. Демонов, похищающих детей…
Где-то внутри родился нервный, судорожный хохот, но так и не смог вырваться наружу — Амона потряс новый спазм, в глазах потемнело.
Из глубины сознания, из-за темной завесы и каменной стены за ней, просочился слабый голос:
А что если…
Нет, заткнись, убирайся, откуда пришел! Только не сейчас!
Но голос не собирался его щадить.
А что если ты всегда был таким? Чудовищем. Проклятым. Где твои родители? Вдруг они не умерли, вдруг заметили в тебе что-то. Заметили зло. И испугались. И тот тоже увидел. И обрадовался. Что если это было в тебе всегда?
Голос не спрашивал, он знал. Амон ненавидел его за это. Заталкивал дальше, как только мог. Но нельзя было избавиться от ужаса, который он порождал — а что если…
«Молчи! Проваливай! Я не такой как они. Я следователь. Я не сойду со своего пути, чего бы мне это не стоило. Не сдамся тебе.»
«А что если…»
***
Амон смотрел в ночь.
Она растекалась по небу стремительно и неотвратимо, как потоп. Растаял последний отсвет теплого сияния на западе, окончательно признавая власть тьмы.
Далекие бледные созвездия едва пробивались через бесконечную пустоту вселенной, их затмевал другой свет — сияние города. Ночь исполосовали живым огнем ленты дорог, затмили своим мерцанием рекламные экраны и горящие в темноте вывески, в домах светлячками зажглись окна.
Ночь — время гулей. Ночь скрывает хищные взгляды и прячет до времени страшные следы трапез. Люди зажигают огни, чтобы удержать хищников на расстоянии. Чтобы отогнать собственный страх.
Но что делать, если хищник внутри тебя?
Позапрошлой зимой Айре писала свой первый невероятный и охренительный фанфик "Credo", и всю историю с ним мы прожили тогда вместе (хотя так и с остальными было, пожалуй. просто "Credo" был первым и все было как-то по-особенному). Ну и потом, уже какое-то время спустя ей написали на Ao3 просто невероятно влюбленный отзыв со словами, что ужасно хочется узнать, что же было после того, как Амон пришел в ":Re". И это где-то там зацепилось, заронило семена, которые проросли почти через год. Хотелось сделать что-то столь же поэтичное и болезненное, как у Айре, и еще показать то, что осталось за кадром манги (кроме пары намеков, вряд ли мы узнаем еще что-то о том времени). А ведь страшно хочется посмотреть, что там Амон делал, что думал, как выживал в это странное сумрачное время.
Ну и вот так случилась "Самая темная ночь". Не могу сказать, что у меня все получилось, что раскрыла все интересные стороны этой истории в полной мере - там, кажется, еще копать и копать. Но говорят, получилось неплохо.
(Да я вижу, что людям неинтересно читать про Амона, да еще и без пейринга. Ну и зря - вот что я скажу. Сначала навесят кучу штампов, а потом самим же с этими штампами им скучно. Выбросьте их на помойку, откройте глаза уже. Это ж такая болезненная драма, столько там боли, психологии, противоречий...)
Автор: Ильмаре
Бета: Airelinna
Размер: миди, 4884 слова
Персонажи: Амон Котаро, Йомо Ренджи, Киришима Тоука
Категория: джен
Жанры: ангст, драма, пропущенная сцена
Рейтинг: R
Предупреждения: насилие, каннибализм
Краткое содержание: Амон Котаро застрял между днем и ночью, между двумя мирами — людей и гулей. И ни в одном из них ему нет места.
Читать здесь: https://ficbook.net/readfic/6762688
читать дальше
В полутёмной комнате война с зеркалами -
Это замкнутый круг, танец сомкнутых век,
Танец сомкнутых губ,
Столько проклятых лет!..
Анна Ширяева, «Трасса»
Он бежит. Спотыкается, падает, но поднимается снова, цепляясь за стены, и мчится дальше. Все равно слишком медленно. Ноги словно вязнут в болоте, делаются тяжелыми, тянут на дно. Он измучен и уже хочет сдаться, лечь, умереть. Нельзя — они близко, рядом, их не видно, но они не отстают. Никогда не отстают.
Котаро снова двенадцать. И они преследуют его, наступают. Зовут из темноты.
Нет, нет, нет — все что угодно, только не это. Он готов на все, даже умереть — но боится, что они будут ждать его и там.
Впереди дверь. Спасение.
Несколько шагов, ещё несколько. Из темноты позади него тянутся страшные костлявые руки.
Он распахивает дверь.
Нет, открывает глаза.
Сначала вокруг темно, невозможно темно. Потом словно освещенные невидимой лампой проступают очертания: он видит — человек сидит, оперев голову на сложенные руки с благородными длинными пальцами. Человек улыбается, мягко, вкрадчиво. Проницательно.
— Потерпи еще немного, и станет легче, — говорит он голосом Донато Порпоры — теперь Котаро окончательно его узнает. — Всего чуть-чуть. Тут все дело в привычке.
Под лопатками твёрдо и холодно. Котаро пытается поднять руки, но они не слушаются, пытается сказать, возразить, закричать, но голоса нет. Донато чем-то занят. Злой чёрной вьюгой налетает паника, заполняя Котаро без остатка. Он рывком поднимает голову с каменного ложа, похожего на алтарь, и видит, что его собственный живот аккуратно рассечен надвое, а края жутковато отогнуты в стороны — они светлые, пронизанные тонкой живой сетью красных сосудов. Донато тянет из живота что-то алое, сочащееся кровью, и ест прямо здесь, глядя ему в глаза, будто это самое обычное дело.
— Потерпи, ты привыкнешь, все дело в привычке.
Внутри, как раскат грома или толчок землетрясения, рождается крик, дикий, нечеловеческий, разрывающий его изнутри.
Снова становится темно. И он бежит. Опять один в темноте, бежит от старика, поедающего его живьем, от кошмарных видений и преследователей, не знающих отдыха. Бежит.
До новой двери.
А за ней… ничего.
— Иди ко мне, — говорит кто-то невидимый. — Иди, я тебя не обижу.
Котаро становится тревожно, так тревожно, как не было прежде. Что-то тут не так. Человек оборачивается и смотрит на него внимательными серыми глазами. Его собственными глазами.
— Идём, — повторяет Амон.
Он ждёт недолго, потом возвращается к своему занятию. Своему столу. Он тоже ест.
Ест человека — Котаро точно знает это — ест буднично, равнодушно. Как Донато.
Боже, прибежище наше в бедах,
Дающий силу, когда мы изнемогаем,
И утешение, когда мы скорбим…
Но слова молитвы рассыпаются, как бусины с оборвавшейся нити.
Не смей, — хочет закричать он, — не смей есть, уходи, исчезни, пропади.
Амон поворачивается к нему, улыбается едва заметной улыбкой, глаза его пылают алым голодным огнём, а из спины вырывается толстые лианы, пульсирующие красным, они летят к нему, как жало скорпиона, впиваются в грудь, с отвратительный треском разрываемой ткани выходят сзади. Котаро не может больше дышать.
И просыпается.
В холодном липком поту и с чувством голода. От одной мысли о еде мутит.
***
Так бывает часто, слишком часто — длинные муторные сны, вытягивающие силы и само желание жить, после них Амон чувствует себя разбитым и пустым. Он ненавидит это так, как только способен ненавидеть. Поэтому предпочитает действовать ночью, чтобы измотать себя насколько возможно и провалиться в глухой сон без сновидений.
Для ночного образа жизни есть и другая причина — никто не должен увидеть его таким: уродливым, искаженным, похожим на одно из порождений тьмы. Никто не должен узнать, что он не ест больше человеческую пищу. Это его проклятие, расплата за все ошибки.
Там, за границей дня и ночи остались все, кто был ему дорог в этой жизни. Словно черта, преграждающая путь злым духам, пролегла между ними. Только он сам оказался теперь демоном.
Давно, еще при поступлении в Академию, Амон дал себе наивное обещание, что не потеряет больше никого в своей жизни, и свято верил в это. Напрасно, конечно. У судьбы дурной юмор, она снова зло посмеялась над Амоном Котаро, забрав дорогого человека. Тогда он понял, что не стоит слишком сближаться с людьми. У него есть цель, настоящая, правильная цель, именно ей он должен посвятить себя без остатка, а не предаваться бесконечному отчаянию. Глубоко внутри он знал, что с каждой потерей отдает кусочек себя, и может статься, что так от него останется одна пустота, глубокая пропасть, наполненная непроглядной мглой.
Спустя месяцы после битвы в двадцатом районе Амон смог наконец добраться до давно устаревших новостных сводок. Стиснув зубы и отключив все чувства, он искал списки потерь CCG в те дни. Его самого признали погибшим и присвоили звание следователя особого класса посмертно. «Зачем звание мертвецу?» — подумал он отстраненно. И выдохнул с недостойным облегчением: потерь было много, но фамилий, которые он больше всего боялся увидеть, там нет. Кроме одной. Перед глазами всплыло открытое лицо Шинохары, Амон как наяву услышал его раскатистый заразительный смех. Он прикрыл глаза, пережидая. Почему с каждым разом это не становится легче?
Однажды он все-таки не выдержал и пришел к дому Акиры, чтобы посмотреть на теплый манящий свет в ее окне. Он едва успел отступить в тень, когда она внезапно выглянула наружу, будто ждала запоздалого гостя, а тот все не приходил, и снова исчезла в золотистом сиянии. Несколько секунд Амон не мог сдвинуться с места — слушал: решится ли сбившееся с ритма сердце на следующий удар.
Нет, она не должна увидеть его. Он не умер на поле боя, не убил себя, став чудовищем — он согласился на такую жизнь, и как и кому он докажет, что не охотится на людей? Его изматывал, сжигал изнутри стыд. Амон был отвратителен самому себе, ненавидел это уродливое чужое тело, но решил сражаться до конца, до тех пор, пока не перестанет дышать.
Он бродил ночами по темным глухим улицам, поджидая хищника, который выйдет на охоту и угодит в его ловушку. Или же Амон попадется сам, если противник окажется слишком силен. Это русская рулетка, игра со смертью.
Еженощный обход был похож на ритуал — одни и те же места, люди, те же вопросы и похожие ответы. Он старался всегда идти новым путем на встречу с информатором — на случай, если за ним тоже решат следить. Хотя кто мог им интересоваться? Опасная мысль.
В последнее время слишком часто среди его маршрутов стала появляться пустынная набережная. Неправильно. Надо было забыть о ней на какое-то время, но она влекла его к себе снова и снова.
Унылая дорожка с простым ограждением и чередой фонарей тянулась по берегу совсем недавно намытого полуострова. За ограждением вал из бетонных чушек создавал причудливые картины игрой света и тени — будто инсталляция на модной выставке. За гранью освещенного пространства перекатывалось, ворочало тяжелое тело холодное осеннее море. Волны бились в безнадежной тоске о массивную бетонную преграду, тщетно стараясь прорваться на отвоеванный у моря берег. А за беспокойной гладью залива загорались ненадежные мерцающие огни города.
Амон часто останавливался там, слушал завороженно шум волн, словно отзвуки далекого сердцебиения. Там, за антрацитовой далью моря, люди жили привычной жизнью: засиживались на работе допоздна, возвращались домой, зажигали ночник, чтобы почитать книгу перед сном — каждый раз на той стороне вспыхивал новый огонек. Амон оставался здесь, среди странной игры теней и плача волн, потому что легче было пройти по воде, чем снова стать частью того мира.
Движение воздуха за спиной предупредило, что он не один здесь, и через мгновение у ограждения рядом возникла темная фигура. Обостренные до предела слух и обоняние сообщили ему достаточно — можно было не смотреть, чтобы узнать кто рядом.
— Не спится? — спросил незваный гость, будто бы продолжая начатый когда-то разговор. С Ренджи почему-то было легко, Амону казалось, что он знал его сто лет. Непривычно было думать так про гуля.
— Ты сегодня не с Утой? — не смог удержаться он.
— Я помню, что ты ему не доверяешь.
— А ты? — Амон обернулся, чтобы видеть собеседника.
Ренджи пожал плечами неопределенно и тут же сменил тему:
— Не хочешь вернуться в кофейню?
— Я… — Амон думал об этом не раз, — уважаю то, что вы делаете. Это правильно. Если бы таких как вы было больше, нам не нужно было бы воевать, многие жизни были бы спасены…
— Но…?
— Но я не один из вас. Хотел бы, но не могу. Я… еще не сделал того, что должен.
Ренджи покачал головой, оторвался от ограждения и посмотрел Амону в лицо.
— Приходи, если передумаешь.
Потом растворился так же внезапно, как пришел.
***
Амон попал в «: re» пару лет назад.
Он думал, что упадет прямо на улице, так и не дойдя до двери чертова кафе.
Что он там мог узнать такого важного? Что вообще могло быть важно — кроме того, что он умирал? Но Нагачика, перед тем как исчезнуть, оставил ему рекламную листовку этого места и сказал, что он найдет там, что ищет. Ну уж нет, решил тогда Амон.
Чуть позже это решение потеряло силу и смысл.
Внутри него плескалась кислота, будто он выпил пару литров в надежде покинуть этот мир и заплатить за ошибки разом. Казалось, едкий огонь, разгоревшийся прямо под солнечным сплетением, уже выжег желудок и все внутренности рядом и скоро поглотит его целиком, не оставив ничего, способного ходить, говорить и думать. Он не мог прекратить это, хотя и знал средство. Но сидеть и ждать конца было невыносимо. Амону вдруг стало мучительно необходимо узнать, что такого ему могут рассказать в каком-то кафе.
Дверь оказалась открыта, мелодично звякнул колокольчик. Он вошел, цепляясь за косяк двери.
Несколько мгновений было тихо, и ему уже было показалось, что в кафе нет никого, как из глубины раздался взволнованный голос:
— Это ведь ты! Ты тот следователь!
Он кивнул неизвестно кому — сил говорить не было, все они уходили на то, чтобы удержаться на ногах. Амон знал откуда-то, что все верно — он тот самый. И это почему-то важно.
— Нагачика сказал, у вас есть ответы, — у него совсем не было времени на любезные приветствия и ничего не значащие слова.
— Нагачика? Прислал тебя сюда?
Перед Амоном появилась совсем молодая девушка с нежным лицом и колючим недоверчивым взглядом ярких глаз.
— Зачем ему отправлять сюда следователя? — повторила она.
Амон собрал в кулак всю оставшуюся волю и шагнул ей навстречу.
— Он сказал, что тут я найду ответы на свои вопросы.
Он прикрыл на мгновение глаза — кислота подбиралась уже к легким, а сердце заходилось в паническом рваном ритме. Хотелось раскрыть грудную клетку, чтобы охладить нестерпимый жар. Но было поздно — гортань скрутило жестоким спазмом. Зал кафе со столиками, барной стойкой и требовательно смотрящей на него девушкой качнулся и провалился куда-то в сторону, перед глазами пульсировало красное и черное, грудь рвало на части.
«Нет, подождите, я должен узнать!»
Потом все исчезло.
Амон очнулся от ослепительного солнечного луча, бьющего в глаза прямо из окна. Он прислушался к себе: боли не было — нигде, ни в одном уголке его измученного тела, но когда он попытался поднять руку, она оказалась тяжелой, будто была налита свинцом. Мысли тоже стали неповоротливыми и вязкими, как смола.
Звук голоса прорвал тишину, вторгся бесцеремонно в его затуманенный разум. Сначала пришел звук, а потом словно эхо, долетело значение слов.
— Ты ведь ничего не ел, так? Не хочешь быть гулем? — голос девушки был полон отравы. Что это — отвращение? Раздражение?
— Я не гуль, — прозвучало бы лучше, если бы он не зашелся в приступе кашля.
Девушка звонко и зло рассмеялась.
— Я следователь, — прокаркал он через силу. Горло драло нещадно, но он должен был ответить ей.
— Тогда что ты делаешь здесь? — смех резко оборвался. Девушка теперь выплевывала слова: — Ты убил Реко-сан! Она пришла сюда в поисках пристанища, в отчаянии, потеряв все. Прямо как ты. Она пыталась наладить новую жизнь. Но вы… вы убили ее, не раздумывая, без жалости, без сочувствия, как бродячую собаку. Вы просто не видели в ней человека, ни в ком из нас…
«Да, она права — не видели».
— Подожди… Ты ведь… — сейчас он ухватит за хвост это смутное ощущение, и хрупкая иллюзия спокойствия взорвется и изранит их своими осколками. — Ты ведь Кролик!
— Да, я чертов Кролик, — она соскочила со стула у окна и шагнула к нему. — Это я убила твоего бешеного напарника! — она швырнула признание как разрывной снаряд, и он достиг цели.
— Ты… — прошипел Амон.
В сознании словно взорвалась шаровая молния, захотелось кричать, но Амон успел удержать крик в себе. Он рванулся к отскочившей всего на шаг девчонке. Ноги не удержали бы, но ему было все равно — он сполз с кровати на пол, чтобы добраться до жестокой твари, дотянуться до горла, сломать хребет своими руками, чтобы ощутить ее последний миг. Он забыл, что она сильнее, а у него нет куинке и сил бороться, забыл все на свете, кроме ярости, которая одна могла прикрыть бездонную пропасть, в которой перекатывалась тяжелая, густая боль.
Ноги не хотели держать, а тело — подчиняться, но Кролик была здесь, так близко — хватит и протянутой руки — он достанет ее хоть бы и ползком. Чтобы расплатилась, чтобы замолчала.
Она отступила еще немного, не сводя с него горящих глаз.
— Иди сюда, чего ты боишься? Я должен убить тебя.
Она так и стояла в нескольких шагах от него, не думая приближаться, но опустилась на пол, чтобы оказаться ближе.
— Знаешь, что я почувствовала, когда убила его? — Амон поднял голову — девчонка смотрела прямо ему в глаза. Его руки дрожали от ярости. — Пустоту. Я отомстила, но это не изменило ничего. Совсем. Хинами была мудрее — она знала, что местью никого не вернешь. А потом я увидела кольцо на его пальце — подумать только, у такого чудовища — и кольцо. И поняла, что боли в мире стало еще больше. И это я принесла ее туда.
Амон не мог больше слушать, не хотел этих глупых признаний. Он рванулся к противнице из последних сил, разве что не рыча, но перед глазами возникло то самое кольцо. Он понял, что его ярость выдыхается, забирая с собой волю к борьбе.
Амон хотел бы уйти немедленно, но смог только перекатиться на бок и с трудом сесть. То, что девчонка способна была осознать, что натворила, делало разговор еще более невыносимым.
Кролик поднялась и несколько минут наблюдала за ним, не говоря ни слова. Потом произнесла как-то удивленно:
— Ты плачешь, следователь?
«Что?»
Он провел рукой по лицу — на ладони осталась влага.
— Кажется, мы причинили друг другу достаточно боли, — сказала она и вышла из комнаты.
***
Крутой обрыв уходил вниз, в густую безвидную тьму ночи. Казалось, что если упадешь в нее, то просто исчезнешь, растворишься в темноте без следа, будто тебя никогда и не было. Самоубийцы, решившиеся шагнуть туда, должны были обладать немалой силой духа.
Странная мысль.
— Спрыгнем отсюда?
— Нет, Ренджи, давай спустимся по склону.
Йомо Ренджи был тем, кто убедил его съесть человеческое мясо, полученное без насилия. Взамен он обещал показать, где они берут трупы несчастных, которые становятся пищей для гулей, отказавшихся от убийства людей.
Вот он, один из ответов, обещанных Нагачикой. Не все гули — убийцы. Не все рушат жизни ради вкусного завтрака. Это меняло многое. Это в самом деле было важно.
Внизу ветви смыкались так, что образовывали нечто вроде купола. Здесь было почти уютно, несмотря на темноту.
— Ничего, — сказал Ренджи, оглядев пространство под деревьями, и выдохнул облегченно, как показалось Амону. — На прошлой неделе нашли девочку лет пятнадцати. Нет, не смотри на меня так, ты ел не ее и… не спрашивай.
Они побыли здесь еще какое-то время, будто отдавая дань погибшим людям — было бы неуважением просто так покинуть место последнего пристанища для многих несчастных.
Еще несколько минут они бродили по поляне. Обострившийся слух Амона различил шепот спутника, он прислушался.
— Ты умеешь молиться, Йомо Ренджи?
— Вы и впрямь не считаете нас людьми, — за грустной иронией Ренджи, кажется, прятал что-то вроде обиды. Амону немедленно захотелось забрать слова назад.
— Прости, — сказал он, а через несколько минут блуждания добавил: — это и правда сложно.
Ренджи хмыкнул в ответ.
***
Амон покинул кофейню вскоре после того, как Йомо Ренджи рассказал ему о том, как они добывают себе пропитание.
— Не стоило бы тебя отпускать просто так — лишний конкурент нам ни к чему, — сказал он вместо прощания, но Амону чудилась досада в его голосе.
— Это не единственный способ добыть пищу, — «успокоил» его Амон. Глаза Ренджи сверкнули в ответ недобро, но он промолчал.
Другой путь был, и Амон собирался им воспользоваться, что бы ни думали об этом в «: re».
Для охоты на гулей нужно было оружие. У него не было ни куинке, ни брони, ни возможности их достать. Окруженный гулями, хоть бы и дружественно настроенными, он чувствовал себя раздетым и беззащитным.
Решение проблемы напрашивалось само — и вызывало отвращение — нужно было научиться пользоваться своим кагуне. Для начала хотя бы заставить его появиться.
Он пытался давно — еще в плену у «Дерева Аогири» — но тщетно. Он пробовал призвать эти орудия убийства усилием воли, но кончалось всегда одним — колотящимся на грани возможного сердцем и приступами тошноты, будто бы все в нем было против самой мысли об этом.
Амон знал, чувствовал внутри себя нечто чуждое. Он порой ощущал это как инородное тело, как будто мог заметить присутствие злокачественной опухоли, распускающей метастазы. Ему казалось иногда, что не он подчинит ее себе, а эта штука захватит его совсем, возьмет верх, превратит в монстра, найдет в нем сокрытое…
Нет, нет, нет. Он не допустит этого. Ни за что.
Раньше во снах к нему приходили темные тени с горящими алым огнем глазами и колыхающимися ветвями кагуне, являлись дети с печальными лицами, кто-то звал его. Долго, протяжно, требовательно. И каждый раз он думал, что должен прийти на помощь кому-то, но каждый раз это оказывался он. Амон почему-то забывал об этом с каждым новым сном.
Теперь пришли иные сны. Реалистичные, подробные, затягивающие в себя, как трясина. После них он просыпался в поту и надеялся, что не кричал. Его больную, горящую гнилостным огнем плоть раздирали с отвратительным треском живые белые бутоны на гибких шеях, выползали, извиваясь, наружу, разрывая кишки и сосуды, распускали бледные воронки, похожие на цветы дурмана. Он сам смотрел отстраненно, как из развороченного живота лезут их бутоны, стебли, листья. А корни оплетали, сжимали в тисках его сердце и легкие, грозя вырваться через горло. Он не мог вдохнуть и не смел оторвать завороженного взгляда от хищных цветов. Им было мало. Всегда слишком мало, и они тянули свои щупальца к другим людям, искали тех, кого он любил. Искали Акиру… Амон усилием воли поднимал неимоверно тяжелую руку, чтобы вырвать из себя плотоядные стебли, но рука сама становилась чудовищным отростком, предавала его. Он хотел кричать, громко, дико, в голос, как смертельно раненое животное, но голоса не было. Ему казалось, будто темные жесткие корни оплетают горло, сбивают слабое дыхание, зажимают рот.
И он просыпался.
Это все какухо. Его какухо. Звучало абсурдно и отвратительно. Да раковая опухоль была бы более естественной вещью! Он хотел бы вырвать его из себя с корнем, но оно вросло глубоко, пустило отростки во все стороны — оно не сдастся так просто. Это не поможет.
Он чувствовал его, оно жгло изнутри, рождая RC-клетки, которые вытягивались длинными нитями, пронизывали его насквозь. Тягучая медленная боль распространялась неостановимо, захватывая все больше, его начинало мутить. В другие разы волна боли мгновенно била по всем нервным окончаниям так, что на миг он терял сознание. Потом его долго выворачивало наизнанку.
Тяжелые, удушливые сны вынимали душу, изматывали, и Амон не придумал ничего лучше бегства. Первый раз это был сумрачный бесцельный побег из маленькой съемной квартиры, которая вдруг стала темнее могилы и была полна мстительных призраков прошлого. Он шел на ощупь, полуослепший от боли и потерявший ощущение реальности, бежал от тесных стен, от навязчивого перемигивания рекламных вывесок, от людей, гулей, от всего мира.
Амон не помнил, как попал туда — просто вдруг обнаружил себя на пустынной набережной. Перед ним расстилалась неверная водная гладь, мелкая рябь бежала по поверхности, отливая серебром в лунном свете, как рыбья чешуя. В этой картине было столько завораживающего спокойствия, что Амон замер и простоял так до розовых рассветных сполохов.
Возможно, тогда Амон впервые осознал, что день — больше не его время и ночные призраки не дадут ему покоя, если он будет сидеть без дела и ждать неминуемой расплаты.
***
Густая плотная тень под эстакадой, кажется, существовала здесь веками, будто поселилась в этих краях прежде людей и теперь лишь переползла в укромное место. Амон обычно ходил мимо нее настороженно, всегда ожидая удара, потому, когда вязкая тень выбросила вслед ему черный протуберанец, он был готов. Готов к нападению, удару, но не к улыбке женщины в потрепанном пальто и не к ее словам:
— Я тебя видела раньше. Ты мне нравишься. Идем со мной, — низкий голос, говорил медленно, будто заманивал. Она была откровенна до бесстыдства, но так уж было тут принято — не ее вина.
В холодные вечера здесь разводили костры в бочках, чтобы согреться и приготовить пищу, сюда стекались бродяги и отщепенцы всех мастей — будь то люди или гули. Тут не принято было расспрашивать о личном. Зато рассказывать местные любили — нет-нет да услышишь любопытные сплетни. Амон уже почти научился выбирать из них крупицы правды. В это злачное место он ходил ради одного бездомного — информатора, обладающего удивительным чутьем на место и время. Тот всегда мог рассказать нечто полезное. Жаль, Амон не бывал здесь, пока работал в CCG, но тогда ему просто не приходило в голову прикинуться изгоем, а теперь жизнь сама вытолкнула его ближе к подобным местам.
— Я не за этим пришел, — бросил он женщине.
— А за чем? Думаешь, кошки тебя заждались? — она рассмеялась собственной шутке, но в надрывном хриплом смехе слышался только вызов и никакого веселья. Кажется, за ее острой, как лезвие, злой улыбкой и жгучим желанием во взгляде, таилось едва сдерживаемое рыдание. Это странная, ненужная мысль, от которой Амону стало не по себе — он вовсе не хотел подглядывать за чужой болью.
— Идем, будет хорошо, — уговаривала женщина, принимая его замешательство за раздумье над предложением. — Ты такой сладкий, — почти пропела она, опуская ладонь на его предплечье, а в глазах тлели алыми угольками какуганы.
«Чего она хочет на самом деле — секса или еды?»
Женщина улыбнулась жутко и понимающе, будто прочитала мысли в его глазах. В этот момент она казалась странно красивой и отталкивающей одновременно.
— Я не люблю охоту, — ответила она на незаданный вопрос. — Это так… грубо. Лучше я сделаю приятно тому, кто мне понравится, а он поделится со мной кусочком… Это честно. Я ем совсем немного, — должно было звучать заманчиво, но Амон почувствовал только тошноту. Это слишком неправильно. Подобную плату можно отдать, но просить ее невозможно. Хотя это вовсе не его дело. Здесь каждый выживает, как может. Кто он такой чтобы осуждать их?
— Найди кого-то другого, — он снял ее ладонь со своей руки и прошел мимо. Это было жестоко, но ему и вправду нечего было предложить ей. Она прошипела вслед что-то зло и обиженно. Амон представил, как она снова слилась с тьмой, будто увязла в топком болоте.
Здесь и в других подобных местах он понемногу собирал свою собственную сеть информаторов — пусть небольшую, но полезную. Он понял, кто должен быть его целью: он сосредоточит все внимание на «Древе Аогири», узнает как можно больше, раз уж CCG оказалось слишком неповоротливо. Потом можно поделиться информацией с бывшими коллегами. Он все еще оставался следователем по гулям — пусть без кабинета в CCG, без строгого костюма и значка. Это всего лишь формальности.
Мелькали лица, костры освещали ночь, как звезды, вокруг которых собираются одинокие потерянные люди, выпавшие из привычного круговорота вещей. Амон понял, что встреча не состоится: в условленной заранее бочке не горел огонь, значит, информатор не пришел.
Испугался, угодил в полицию или просто нечего рассказать — Амон не знал.
Что ж, осталось последнее дело и можно уходить.
Кошки, сказала женщина. Он успел примелькаться здесь. Надо быть осмотрительнее.
Люди — и нелюди, тут всех хватало — грелись возле самодельных бочек-жаровен, и Амон шел дальше — в темноте ожидающе мерцали глаза, много по-ночному ярких глаз. Он высыпал в привычное место припасенный заранее корм — в тусклом свете костров замелькали серые спины — сбегались на угощение заждавшиеся кошки.
Глупая затея — Амон каждый раз обещал себе, что делает это в последний раз, но на душе почему-то становилось легче, и он приходил сюда опять и опять. Он не мог помочь всем, но, может быть, к тем, кого он хотел бы спасти, в решающую минуту придет кто-нибудь ещё, если не успеет он.
Еще одна пустая надежда — никто не сделает за тебя твою работу, одергивал он сам себя.
Амон уже собирался уходить, когда наперерез ему бросился человек — косматый старик смотрел светло-голубыми, прозрачными, как весеннее небо, глазами — смотрел прямо на него и будто сквозь, в далекую, недоступную простому смертному даль.
— Чего ты так боишься, от чего бежишь? — изрек он хриплым, но отчего-то торжественным голосом. — Случилось самое страшное, но ты продолжаешь бояться?
Амон почувствовал, как леденеют пальцы, а в животе начинают ворочаться раздражение и злость.
«Что он болтает? Зачем я это слушаю?»
Он хотел пройти мимо, но старик приближался, заглядывая ему в лицо и шепча:
— Нееет, это внутри тебя, тебе не сбежать…
Амон увернулся от него, запахнул плотнее плащ и ушел — и правда сбежал. От этого стало почему-то противно. Казалось, что безумный старик смотрит ему вслед с понимающей улыбкой, и это злило еще больше.
«Как он смеет говорить подобное? Кто давал ему право?»
Возмущенные мысли еще проносились в голове, но Амон уже заметил, как они сменяются какой-то плачущей, почти воющей тоской.
***
Он изучал в Академии особенности организма гулей, даже успел провести один курс как преподаватель. Потом уже использовал эти знания в расследованиях. Но теперь они обрушились на него внезапно и жестоко.
В городе было слишком много звуков и запахов — они носились в его разуме обезумевшими стаями и исчезали, оставляя дезориентированным и с постоянным головокружением. Правда, к необычайно острому зрению он привык быстро.
Но той самой ночью в тесный закоулок между домами его привело не зрение, а смутное, но навязчивое чувство беспокойства. В воздухе будто был разлит тонкий пряный запах страха. Амон тут же ощутил легкую зудящую пульсацию в левом глазу — должно быть, какуган полыхал сейчас алым вовсю. Волосы на голове будто приподнялись, а где-то внутри пробудилось странное неудержимое желание мчаться по следу добычи. Ноги сами несли его к источнику беспокойного запаха.
Различить, что происходило в темной щели между двумя крепко спящими домами, не позволяло даже гулье зрение. Но он точно знал, что где-то рядом хищник. Правая рука сомкнулась рефлекторно на ручке несуществующего чемодана с куинке.
«Что я могу без своего оружия?» — звучало в голове навязчиво, но не могло остановить его. Он должен был прервать то, что происходило здесь и сейчас, должен был вмешаться. Из темноты раздался придушенный то ли крик, то ли всхлип, по воздуху поплыл пьяняще сладкий запах крови. Будто невидимая сила влекла Амона туда. Послышался еще один приглушенный вздох.
Амон был уже рядом с гулем — тот был занят своей жертвой и никак не отреагировал на его приближение — как вдруг увидел, что тот прижимает к стене девушку, закрывая ей рот ладонью. Из разорванной блузки бесстыдно выглядывала маленькая грудь, а рука гуля уже лезла под юбку девушки между стиснутых в безнадежной попытке защититься бедер. Заостренные щупальца ринкаку покачивались у самого горла жертвы, угрожая пронзить ее при любом сопротивлении.
— Ты чужак, — бросил ему гуль через плечо, не оборачиваясь. Заметил наконец. — Убирайся. Хочешь, даже оставлю тебе кусочек, если не будешь отвлекать. Или придется убить тебя, — голос звучал хрипло. Девушка оторвала взгляд от лезвий-кагуне, силясь увидеть в темноте Амона. Была ли в ее глазах мольба, или ему только показалось?
Амон почувствовал, как внутри поднялась волна ярости, которую он не мог и не хотел сдержать. Перед глазами поплыли красные сполохи — хрупкая светловолосая девушка напоминала Акиру всем, кроме затравленного взгляда. Если придется отрывать голову этому ублюдку одними руками — что ж, он сделает это.
Гуль успел обернуться, направить свое оружие против Амона, но больше он ему не позволил сделать ничего. Воздух алым промельком рассек росчерк Доджимы.
«Доджима? Откуда?» Амон опустил глаза — его рука крепко сжимала до боли знакомое древко.
Девушка смотрела на него ошалевшими глазами несколько долгих секунд, потом стянула края блузки, прошмыгнула мимо и исчезла.
Гуль замер в непонятном оцепенении. Оба его какугана разом погасли — глаза стали обычными, человеческими. В них плескались непонимание и обида. Амон поразился тому, каким неуместным ему показалось это выражение лица. Гуль моргнул, глянул удивленно вниз. Через грудную клетку протянулась подплывающая красным полоса, в нос Амону ударил густой едкий запах крови. Гуль еще смотрел недоумевающе на собственную грудь, когда верхняя часть туловища медленно поехала вниз и с тихим чавкающим звуком завалилась набок, глухо ударившись о землю. Мгновением позже рядом рухнуло тело.
Амон застыл на месте, словно окаменев. Он ждал, что в нем самом тоже окажется невидимая рана, и он распадется на части, так и не успев осознать, что же произошло. Ждал, пока не понял, что желает такого исхода. Напрасно. Он покачнулся и сполз по стене на пол. Доджима… Темное, живое, пульсирующее ненасытным огнем, сворачивалось, втягивалось обратно в тело. Он схватил свою руку — как гранату с вырванной чекой, готовую разорваться в любой момент. Ее поверхность была невероятно плотной, внутри бился тот же огонь, что и в прорвавшейся наружу Доджиме.
Они одно — рука и Доджима. Его кагуне. Голова закружилась, к горлу подкатила тошнота.
Ты знал, ты ведь всегда знал это — прошептал тонкий противный голосок из-за запертой двери.
Он попытался вспомнить молитву. Хоть какую-то.
Отец наш, сущий на небесах…
В горле встал ком. Он не мог произнести ни слова, даже в мыслях. Бог не слышал его, забыл его, проклял.
Тело скрутило спазмом.
От мертвеца в переулке несло нестерпимо — едой и падалью. Рука приняла прежний вид — огромной птичьей лапы. Лапы чудовища из страшных сказок. Демонов, похищающих детей…
Где-то внутри родился нервный, судорожный хохот, но так и не смог вырваться наружу — Амона потряс новый спазм, в глазах потемнело.
Из глубины сознания, из-за темной завесы и каменной стены за ней, просочился слабый голос:
А что если…
Нет, заткнись, убирайся, откуда пришел! Только не сейчас!
Но голос не собирался его щадить.
А что если ты всегда был таким? Чудовищем. Проклятым. Где твои родители? Вдруг они не умерли, вдруг заметили в тебе что-то. Заметили зло. И испугались. И тот тоже увидел. И обрадовался. Что если это было в тебе всегда?
Голос не спрашивал, он знал. Амон ненавидел его за это. Заталкивал дальше, как только мог. Но нельзя было избавиться от ужаса, который он порождал — а что если…
«Молчи! Проваливай! Я не такой как они. Я следователь. Я не сойду со своего пути, чего бы мне это не стоило. Не сдамся тебе.»
«А что если…»
***
Амон смотрел в ночь.
Она растекалась по небу стремительно и неотвратимо, как потоп. Растаял последний отсвет теплого сияния на западе, окончательно признавая власть тьмы.
Далекие бледные созвездия едва пробивались через бесконечную пустоту вселенной, их затмевал другой свет — сияние города. Ночь исполосовали живым огнем ленты дорог, затмили своим мерцанием рекламные экраны и горящие в темноте вывески, в домах светлячками зажглись окна.
Ночь — время гулей. Ночь скрывает хищные взгляды и прячет до времени страшные следы трапез. Люди зажигают огни, чтобы удержать хищников на расстоянии. Чтобы отогнать собственный страх.
Но что делать, если хищник внутри тебя?
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (2)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 22 апреля 2018
Не самый простой текст, пришлось помучиться и помучить Айре, но я рада, что все получилось в итоге. Потому что история вкусная, объемная и довольно любопытно написанная. Очень интересно иметь дело с таким текстом, где понимаешь - сама бы ни за что не догадалась выразить свою мысль именно так. Тем и притягивает.
Переводчик: Ильмаре, очень помогала Airelinna
Бета: Эру ><
Оригинал: green fields and no horizon, newandykes, разрешение получено
Размер: мини, 2059 слов
Персонажи: Амон Котаро, Мадо Курео, Мадо Акира, Марис Cтелла
Категория: джен, элементы гета
Жанры: драма, пропущенная сцена, повседневность
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: смерть второстепенного персонажа, нехронологическое повествование.
Краткое содержание: «— Человек не может жить чем-то одним и ничем кроме этого… — Она встряхивает лед в стакане: — Если попытаешься, то убьешь себя, и потом — чего этим можно добиться?»
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6740715
читать дальшеЗа пять лет совместной работы Амон бывал дома у Мадо Курео трижды. Ничего особенного — многие следователи предпочитают заводить компанию за пределами CCG, расплывчато объясняя это тем, что не хотят смешивать работу и личную жизнь. Впервые это происходит, когда Мадо оказывается в больнице после сумасшедшего и бесславного сражения с гулем S-ранга и становится злым и жалким в своем унижении.
В его квартире, такой просторной и интимной, с детскими рисунками на холодильнике, Амон сразу чувствует себя недостаточно близким, чтобы проявлять интерес. Холодная спальня, спартанское покрывало. Полки, заполненные компакт-дисками — Пуччини, Леонкавалло и неожиданно Рюичи Сакамото. Не все принадлежат ему, решает Амон, несмотря на то, что, хоть убейте, не может обнаружить второго жильца этого одинокого дома.
Он собирает в дорожную сумку свежий комплект одежды и кое-какие туалетные принадлежности из ванной. С этого дня у него появляется догадка о Мадо.
Акира пугает его так, как не умел даже ее отец. В ее взгляде нет ничего от его пронизывающей одержимости, а ее чувство юмора настолько непредсказуемое, что он никогда не может понять, серьезно она или просто издевается над ним.
В первую неделю их совместной работы Амон словно балансирует на лезвии ножа. Он решает, что она ему неприятна. Возможно, даже больше, чем Такизава, потому что у Такизавы, по крайней мере, есть оправдание в виде молодости и неопытности, так что можно простить ему недостатки.
У Амона нет оправданий, и он чувствует бремя этого каждую минуту. Он ждет ее слов — ты убил моего отца — хотя и знает, что, возможно, они никогда не будут произнесены. Недостаток тактичности Акира компенсирует сдержанностью.
Он ловит ее взгляд, задерживающийся на его галстуке в гусиную лапку, и надеется, что на него снизойдет ее признание. Благосклонность. Платок, повязанный на руку рыцаря на турнире. Но в ее глазах, сверкающих, как расплавленное серебро, застывает что-то более пьянящее, чем ненависть.
Это сокрушительно — оказаться под прицелом такого взгляда. Почти как влюбиться.
Второй раз случается, когда у Донато Порпоры подходит время проверки условий содержания. Желчь подступает к горлу Амона. В Кокурии нет ничего, что можно счесть привилегией, но мысль о том, что этот гуль получает нечто большее, чем самый минимум, обеспеченный деньгами налогоплательщиков, наполняет Амона отвращением. Донато не образцовый заключенный. Донато просто боится смерти, и, если бы он не был главным консультантом по нескольким делам еще до того, как Амон поступил на службу, к этому времени он был бы казнен.
Желудок сжимается — не от тошноты, а словно от зарождающегося внутри крика. Он не любит Донато так, что не может смириться даже с кратким облегчением, нахлынувшим после слов тюремного надзирателя.
(Признаваться в этом Амон не хочет.)
Досада, должно быть, расходится от него волнами, потому что утром после приветствия Мадо внимательно разглядывает его, выпучив один глаз — тот становится все больше и больше, а потом подозрительно сужается.
— Условия содержания?
Амон кивает неопределенно, и Мадо тихо ужасается, прищелкивая языком.
— Мы точно живем в перевернутом мире. — Это, конечно же, его способ извиниться. Он улыбается Амону несколько натянуто и осторожно, как это обычно выходит у людей, не привыкших утешать.
— Как насчет того, чтобы выпить за его кончину?
Амон колеблется. Он думает о Донато, его бумажном белом взгляде, тонкогубой ухмылке. И кивает.
***
Мадо Курео нужно совсем немного, чтобы напиться, но он хорошо скрывает это от остальных коллег. Даже лучше, чем склонность к самобичеванию.
— Они нашли Каску разбросанной по двадцать четвертому району, ее внутренности были развешаны, как рождественские флаги. — Амон чуть не давится напитком. — Хорошо, что Сова не съела ее целиком, — продолжает его напарник, сердито улыбаясь. — Когда тело пропадает, любимые все еще могут сохранить тень надежды. Что до меня, то я точно знаю, как сильно ее подвел.
Амон не знает, что ответить. Согласись — и обвинишь его. Возрази — и бросишь тень на его горе.
Вместо этого он накрывает его руку своей. Улыбается осторожно и натянуто.
— Я уверен, что она гордилась бы вами сейчас.
Мадо усмехается, касаясь губами бокала.
— Осторожно, — бормочет он, — как бы твой нос не начал расти.
Над его покатым плечом Амон разглядывает рисунки, прикрепленные к холодильнику. Солнце Клода Моне и зеленые поля до горизонта. Мама и папа вместе навсегда.
— Простите меня, отец, я согрешил. Последний раз я исповедовался очень давно… — он медлит, перед глазами плывет красное. Внутренности расползаются по мраморному алтарю. Медный запах крови висит в воздухе. Он прочищает горло. — Очень давно.
— Так как ты считаешь, что ты сделал, сын мой? — спрашивает священник через железную сетку. С улыбкой, которую слышит Амон. Вероятно, он ждет чего-то заурядного.
Он заставляет себя говорить.
— Я думаю, что убил хорошего человека, отец.
— Убил?
— Действовал так, что непреднамеренно привел к его смерти, — быстро поправляется Амон.
— А! — Небольшое колебание воздуха, движение сутаны. — Этот человек был твоим другом?
— Коллегой.
— Но ты его очень уважал.
— Он научил меня всему, что я знаю.
— Понимаю. — По ту сторону решетки Амон может даже разглядеть румяное лицо, загорелое и доброе. Ничего общего с Донато. — Можно я спрошу, какой была его смерть?
— Насильственной, ему многое осталось сделать на этой земле.
— Понимаю. Ты считаешь, что украл у него судьбу.
— Не только это… он… — Амон разводит руками: — У него остался ребенок. Дочь, с которой я хорошо знаком.
— Она обвиняет тебя.
— Я обвиняю себя.
— Еще мучительнее, когда обвинение исходит от кого-то другого. Это своего рода подтверждение.
Амон чувствует, что его плечи опадают.
— Она должна ненавидеть меня.
— Она очень страдает, так же как и ты. — Опять эта улыбка в голосе. — Ты не практикующий католик, сын мой?
— Нет. С тех пор, как я был ребенком, уже тогда я…
— Ты почувствовал Его отсутствие.
Амон кивает, а затем, понимая, что священник, вероятно, не видит его, отвечает утвердительно. Тот хмыкает, будто ожидал именно такого ответа.
— Что ж, я велю тебе повторить двадцать раз «Радуйся, Мария» и прочесть покаянную молитву, но чувствую, что ничто из этого надолго тебе не поможет. — Он потирает руки со звуком, похожим на скрип. — Ты не думал, что, возможно, тебе стоит искать отпущения за пределами церкви?
— Мне больше некуда идти, — говорит Амон, и уже в который раз за последние месяцы ощущает ошеломляющий вес своего одиночества, навалившийся на него подобно толще холодной воды. Когда это чувство переполняет его, он хочет кричать.
Священник долго молчит.
— Возможно, — говорит он наконец, — именно в этом твоя проблема.
Сначала он принимает тело за обломок, плавающий в воде, бесформенный и почти затопленный. Затем видит кровь, скользкую, будто масло на поверхности, и конечности, отрубленные, плавающие в нескольких метрах вокруг. Мадо-сан, думает он ошеломленно и бессмысленно, и это все, что он может думать. Мадо-сан. Мадо-сан. Мадо-сан.
(Если повторять имя много раз, сохранит ли названное свою суть? Или останется всего лишь телом в твоих руках, обмякшим и тяжелым, с налипшими на лоб волосами и розоватой слюной, стекающей изо рта?)
(Амон надеется на первое.)
Они становятся ближе после случая в кафе. Дни, когда они сидят, сгорбившись над столами друг друга в CCG, перетекают в вечера, проходящие за поглощением креветок темпура и Катти Сарк, пока однажды Акира не разворачивает для него футон, и Амон, смертельно уставший и, возможно, немного подвыпивший, едва ли что-то думает об этом.
Где-то в глубине сознания звучит голос, осуждающий его. Есть статьи — статьи и их подпункты — которые предупреждают о таких вещах. Тем не менее он испытывает некое удовлетворение от того, что завоевал расположение Акиры — все равно что оказаться в милости у большой вспыльчивой дикой кошки. Приятно. Жутко.
***
Он просыпается посреди ночи, не понимая, где находится, и чувствуя жажду, — в темноте что-то упирается в ногу. Амон вздрагивает, потянувшись к забытой бутылке пива, когда натыкается на Марис Стеллу, вцепившуюся в одеяло и изучающую его с явным сомнением. Святая Дева, Звезда морей — Мадо часто упоминала о ней, напевая темы из Бёрда, Листа и Монтеверди.
(– Ты как будто удивлен. — Взгляд Акиры выкован из стали.
— Я просто не думал, что он интересовался классикой. Да хоть чем-то, кроме убийства гулей.
— Человек не может жить чем-то одним и ничем кроме этого… — Она встряхивает лед в стакане: — Если попытаешься, то убьешь себя, и потом — чего этим можно добиться?)
Подавив вздох, Амон тянется к кошке. На мгновение она замирает, что необъяснимо напоминает ему об упрямой и холодной напарнице. Затем расслабляется, оседая теплой тяжестью на груди Амона. Он морщит нос от слабого запаха древесины и тунца и чешет Марис Стеллу за ушами. Слышно, как в соседней комнате Акира бормочет что-то во сне и перекатывается на бок, шуршат в тишине шелковые простыни. Снаружи воет полицейская сирена — наверное, внутренний отдел преследует пьяного водителя. Звук каким-то образом успокаивает в сводящем с ума мире израненных тел и жутких монстров.
Что-то скрытое под грудиной сжимается болезненно, а потом расслабляется, мягко пульсируя. Амон засыпает снова, и ему снятся мягкие белые голубиные грудки, пронзенные насквозь.
***
Зеленые поля до горизонта.
Квартира Мадо остается почти без мебели к тому времени, когда Амон заставляет себя прийти. На голом полу царапины — там, где бригада по переезду упорно пыталась протащить что-то громоздкое через дверной проем. Амон всматривается сквозь полумрак, только теперь осознавая, что уже слишком поздно снимать рисунки с холодильника и складывать их куда-то, чтобы сохранить. Ему становится стыдно. Это единственное, что он хотел бы спасти здесь. Единственная вещь с очевидной сентиментальной ценностью во всем доме.
На кофейном столике лежит толстый конверт из манильской бумаги с флуоресцентно-желтой наклейкой. Амон бесстрастно подходит, срывает записку.
«Подумал, что вам это понравится»
Ходжи
Амон морщится. Почему именно Ходжи не повезло с этой печальной работой?
Он вскрывает конверт почти на автопилоте, и, только когда руки уже вытаскивают содержимое, разум наконец приходит в себя.
Обычно каждое новое партнерство фиксируется. В отчаянной борьбе за защиту города CCG отказалось от роскоши придирчиво отбирать потенциальных сотрудников — но не от этой формальности
Не сказать, что Амону когда-либо нравилось фотографироваться. Застенчивый, как подросток, он изнывал на выпускных церемониях, натягивая вымученную улыбку. Но здесь волосы слегка взъерошены, щеки горят, после того как его едва не сожрал Яблокоголовый. Возможно, он сбит с толку достаточно, чтобы хотя бы казаться добровольным участником.
(Мадо сдержанно улыбается. Его взгляд избегает камеры, он направлен куда-то выше линии объектива. Амону кажется, будто бы он устремлен к кровавому, мстительному будущему.)
Всегда молчаливый и сдержанный, он всхлипывает только раз, прежде чем сунуть фоторамку обратно в конверт. За всю его недолгую жизнь это последний случай, когда он позволит себе плакать.
У него никогда не было девушки. Это приходит в голову Амону внезапно и без всякой причины однажды утром, когда он идет через фойе, и это такое странное осознание, что его шаг замедляется, а глаза моргают — словно бы тело пытается возразить ему.
Он, конечно, спал с женщинами в академии, а до того — месяцы блуждал по улицам, испуганный и неприкаянный, в поисках дружелюбных лиц везде, где только можно. Но он не помнит их.
Он не помнит ни лиц своих родителей, ни мальчиков из приюта. Если бы не необходимость встречаться с Донато раз в сто лет, ему кажется, он забыл бы и его лицо.
Амон задается вопросом, может ли кто-нибудь быть уверен, что существует, если его никто не помнит. Наверняка никто не вспомнит его с симпатией, если он однажды умрет и его больше не будет.
(Все чаще и чаще воображение Амона занимает одно лицо и только оно — бледное, язвительное, с заломленной бровью и губами, готовыми произнести колкость, — так или иначе похожее и на Акиру, и на ее отца — возможно, они не такие уж и разные в конце концов.)
Амон знает о любви. Он видит ее в растущих разочарованиях Такизавы — «Школьники, косички», — ворчит Ходжи, наблюдая, как напарник начинает новую тираду против Акиры, — и в прохладном тоне, которым Акира всегда осаживает его, но, кажется, никогда не настолько ядовито, чтобы дать Такизаве повод для обиды. Он видит ее в том, что карманы Сузуи вечно шуршат, полные сладостей, а смотрит он одновременно восторженно и печально. (Сузуе хотелось бы, чтобы у него был такой отец, как следователь Шинохара.)
(Биг Мадам ничем не напоминала следователя Шинохару.)
Он видит ее в Куроиве, отце для своих людей. Он видит ее даже в громогласном Маруде, чьи плечи, кажется, поникают чуть больше с каждым потерянным бойцом.
Он задается вопросом, достаточно ли этого, чтобы любить или быть любимым. Возможно, достаточно того, что, пусть и зная Мадо совсем недолго, он взял на себя часть его страданий. То же, что он теперь делает для Акиры.
Это странная идея, нежная и грустная. Если убьешь всех любимых, что останется от тебя?
Впервые с детства он не хочет вспоминать. Амон Котаро начинает молиться.
Переводчик: Ильмаре, очень помогала Airelinna
Бета: Эру ><
Оригинал: green fields and no horizon, newandykes, разрешение получено
Размер: мини, 2059 слов
Персонажи: Амон Котаро, Мадо Курео, Мадо Акира, Марис Cтелла
Категория: джен, элементы гета
Жанры: драма, пропущенная сцена, повседневность
Рейтинг: PG-13
Предупреждение: смерть второстепенного персонажа, нехронологическое повествование.
Краткое содержание: «— Человек не может жить чем-то одним и ничем кроме этого… — Она встряхивает лед в стакане: — Если попытаешься, то убьешь себя, и потом — чего этим можно добиться?»
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6740715
читать дальшеЗа пять лет совместной работы Амон бывал дома у Мадо Курео трижды. Ничего особенного — многие следователи предпочитают заводить компанию за пределами CCG, расплывчато объясняя это тем, что не хотят смешивать работу и личную жизнь. Впервые это происходит, когда Мадо оказывается в больнице после сумасшедшего и бесславного сражения с гулем S-ранга и становится злым и жалким в своем унижении.
В его квартире, такой просторной и интимной, с детскими рисунками на холодильнике, Амон сразу чувствует себя недостаточно близким, чтобы проявлять интерес. Холодная спальня, спартанское покрывало. Полки, заполненные компакт-дисками — Пуччини, Леонкавалло и неожиданно Рюичи Сакамото. Не все принадлежат ему, решает Амон, несмотря на то, что, хоть убейте, не может обнаружить второго жильца этого одинокого дома.
Он собирает в дорожную сумку свежий комплект одежды и кое-какие туалетные принадлежности из ванной. С этого дня у него появляется догадка о Мадо.
Акира пугает его так, как не умел даже ее отец. В ее взгляде нет ничего от его пронизывающей одержимости, а ее чувство юмора настолько непредсказуемое, что он никогда не может понять, серьезно она или просто издевается над ним.
В первую неделю их совместной работы Амон словно балансирует на лезвии ножа. Он решает, что она ему неприятна. Возможно, даже больше, чем Такизава, потому что у Такизавы, по крайней мере, есть оправдание в виде молодости и неопытности, так что можно простить ему недостатки.
У Амона нет оправданий, и он чувствует бремя этого каждую минуту. Он ждет ее слов — ты убил моего отца — хотя и знает, что, возможно, они никогда не будут произнесены. Недостаток тактичности Акира компенсирует сдержанностью.
Он ловит ее взгляд, задерживающийся на его галстуке в гусиную лапку, и надеется, что на него снизойдет ее признание. Благосклонность. Платок, повязанный на руку рыцаря на турнире. Но в ее глазах, сверкающих, как расплавленное серебро, застывает что-то более пьянящее, чем ненависть.
Это сокрушительно — оказаться под прицелом такого взгляда. Почти как влюбиться.
Второй раз случается, когда у Донато Порпоры подходит время проверки условий содержания. Желчь подступает к горлу Амона. В Кокурии нет ничего, что можно счесть привилегией, но мысль о том, что этот гуль получает нечто большее, чем самый минимум, обеспеченный деньгами налогоплательщиков, наполняет Амона отвращением. Донато не образцовый заключенный. Донато просто боится смерти, и, если бы он не был главным консультантом по нескольким делам еще до того, как Амон поступил на службу, к этому времени он был бы казнен.
Желудок сжимается — не от тошноты, а словно от зарождающегося внутри крика. Он не любит Донато так, что не может смириться даже с кратким облегчением, нахлынувшим после слов тюремного надзирателя.
(Признаваться в этом Амон не хочет.)
Досада, должно быть, расходится от него волнами, потому что утром после приветствия Мадо внимательно разглядывает его, выпучив один глаз — тот становится все больше и больше, а потом подозрительно сужается.
— Условия содержания?
Амон кивает неопределенно, и Мадо тихо ужасается, прищелкивая языком.
— Мы точно живем в перевернутом мире. — Это, конечно же, его способ извиниться. Он улыбается Амону несколько натянуто и осторожно, как это обычно выходит у людей, не привыкших утешать.
— Как насчет того, чтобы выпить за его кончину?
Амон колеблется. Он думает о Донато, его бумажном белом взгляде, тонкогубой ухмылке. И кивает.
***
Мадо Курео нужно совсем немного, чтобы напиться, но он хорошо скрывает это от остальных коллег. Даже лучше, чем склонность к самобичеванию.
— Они нашли Каску разбросанной по двадцать четвертому району, ее внутренности были развешаны, как рождественские флаги. — Амон чуть не давится напитком. — Хорошо, что Сова не съела ее целиком, — продолжает его напарник, сердито улыбаясь. — Когда тело пропадает, любимые все еще могут сохранить тень надежды. Что до меня, то я точно знаю, как сильно ее подвел.
Амон не знает, что ответить. Согласись — и обвинишь его. Возрази — и бросишь тень на его горе.
Вместо этого он накрывает его руку своей. Улыбается осторожно и натянуто.
— Я уверен, что она гордилась бы вами сейчас.
Мадо усмехается, касаясь губами бокала.
— Осторожно, — бормочет он, — как бы твой нос не начал расти.
Над его покатым плечом Амон разглядывает рисунки, прикрепленные к холодильнику. Солнце Клода Моне и зеленые поля до горизонта. Мама и папа вместе навсегда.
— Простите меня, отец, я согрешил. Последний раз я исповедовался очень давно… — он медлит, перед глазами плывет красное. Внутренности расползаются по мраморному алтарю. Медный запах крови висит в воздухе. Он прочищает горло. — Очень давно.
— Так как ты считаешь, что ты сделал, сын мой? — спрашивает священник через железную сетку. С улыбкой, которую слышит Амон. Вероятно, он ждет чего-то заурядного.
Он заставляет себя говорить.
— Я думаю, что убил хорошего человека, отец.
— Убил?
— Действовал так, что непреднамеренно привел к его смерти, — быстро поправляется Амон.
— А! — Небольшое колебание воздуха, движение сутаны. — Этот человек был твоим другом?
— Коллегой.
— Но ты его очень уважал.
— Он научил меня всему, что я знаю.
— Понимаю. — По ту сторону решетки Амон может даже разглядеть румяное лицо, загорелое и доброе. Ничего общего с Донато. — Можно я спрошу, какой была его смерть?
— Насильственной, ему многое осталось сделать на этой земле.
— Понимаю. Ты считаешь, что украл у него судьбу.
— Не только это… он… — Амон разводит руками: — У него остался ребенок. Дочь, с которой я хорошо знаком.
— Она обвиняет тебя.
— Я обвиняю себя.
— Еще мучительнее, когда обвинение исходит от кого-то другого. Это своего рода подтверждение.
Амон чувствует, что его плечи опадают.
— Она должна ненавидеть меня.
— Она очень страдает, так же как и ты. — Опять эта улыбка в голосе. — Ты не практикующий католик, сын мой?
— Нет. С тех пор, как я был ребенком, уже тогда я…
— Ты почувствовал Его отсутствие.
Амон кивает, а затем, понимая, что священник, вероятно, не видит его, отвечает утвердительно. Тот хмыкает, будто ожидал именно такого ответа.
— Что ж, я велю тебе повторить двадцать раз «Радуйся, Мария» и прочесть покаянную молитву, но чувствую, что ничто из этого надолго тебе не поможет. — Он потирает руки со звуком, похожим на скрип. — Ты не думал, что, возможно, тебе стоит искать отпущения за пределами церкви?
— Мне больше некуда идти, — говорит Амон, и уже в который раз за последние месяцы ощущает ошеломляющий вес своего одиночества, навалившийся на него подобно толще холодной воды. Когда это чувство переполняет его, он хочет кричать.
Священник долго молчит.
— Возможно, — говорит он наконец, — именно в этом твоя проблема.
Сначала он принимает тело за обломок, плавающий в воде, бесформенный и почти затопленный. Затем видит кровь, скользкую, будто масло на поверхности, и конечности, отрубленные, плавающие в нескольких метрах вокруг. Мадо-сан, думает он ошеломленно и бессмысленно, и это все, что он может думать. Мадо-сан. Мадо-сан. Мадо-сан.
(Если повторять имя много раз, сохранит ли названное свою суть? Или останется всего лишь телом в твоих руках, обмякшим и тяжелым, с налипшими на лоб волосами и розоватой слюной, стекающей изо рта?)
(Амон надеется на первое.)
Они становятся ближе после случая в кафе. Дни, когда они сидят, сгорбившись над столами друг друга в CCG, перетекают в вечера, проходящие за поглощением креветок темпура и Катти Сарк, пока однажды Акира не разворачивает для него футон, и Амон, смертельно уставший и, возможно, немного подвыпивший, едва ли что-то думает об этом.
Где-то в глубине сознания звучит голос, осуждающий его. Есть статьи — статьи и их подпункты — которые предупреждают о таких вещах. Тем не менее он испытывает некое удовлетворение от того, что завоевал расположение Акиры — все равно что оказаться в милости у большой вспыльчивой дикой кошки. Приятно. Жутко.
***
Он просыпается посреди ночи, не понимая, где находится, и чувствуя жажду, — в темноте что-то упирается в ногу. Амон вздрагивает, потянувшись к забытой бутылке пива, когда натыкается на Марис Стеллу, вцепившуюся в одеяло и изучающую его с явным сомнением. Святая Дева, Звезда морей — Мадо часто упоминала о ней, напевая темы из Бёрда, Листа и Монтеверди.
(– Ты как будто удивлен. — Взгляд Акиры выкован из стали.
— Я просто не думал, что он интересовался классикой. Да хоть чем-то, кроме убийства гулей.
— Человек не может жить чем-то одним и ничем кроме этого… — Она встряхивает лед в стакане: — Если попытаешься, то убьешь себя, и потом — чего этим можно добиться?)
Подавив вздох, Амон тянется к кошке. На мгновение она замирает, что необъяснимо напоминает ему об упрямой и холодной напарнице. Затем расслабляется, оседая теплой тяжестью на груди Амона. Он морщит нос от слабого запаха древесины и тунца и чешет Марис Стеллу за ушами. Слышно, как в соседней комнате Акира бормочет что-то во сне и перекатывается на бок, шуршат в тишине шелковые простыни. Снаружи воет полицейская сирена — наверное, внутренний отдел преследует пьяного водителя. Звук каким-то образом успокаивает в сводящем с ума мире израненных тел и жутких монстров.
Что-то скрытое под грудиной сжимается болезненно, а потом расслабляется, мягко пульсируя. Амон засыпает снова, и ему снятся мягкие белые голубиные грудки, пронзенные насквозь.
***
Зеленые поля до горизонта.
Квартира Мадо остается почти без мебели к тому времени, когда Амон заставляет себя прийти. На голом полу царапины — там, где бригада по переезду упорно пыталась протащить что-то громоздкое через дверной проем. Амон всматривается сквозь полумрак, только теперь осознавая, что уже слишком поздно снимать рисунки с холодильника и складывать их куда-то, чтобы сохранить. Ему становится стыдно. Это единственное, что он хотел бы спасти здесь. Единственная вещь с очевидной сентиментальной ценностью во всем доме.
На кофейном столике лежит толстый конверт из манильской бумаги с флуоресцентно-желтой наклейкой. Амон бесстрастно подходит, срывает записку.
«Подумал, что вам это понравится»
Ходжи
Амон морщится. Почему именно Ходжи не повезло с этой печальной работой?
Он вскрывает конверт почти на автопилоте, и, только когда руки уже вытаскивают содержимое, разум наконец приходит в себя.
Обычно каждое новое партнерство фиксируется. В отчаянной борьбе за защиту города CCG отказалось от роскоши придирчиво отбирать потенциальных сотрудников — но не от этой формальности
Не сказать, что Амону когда-либо нравилось фотографироваться. Застенчивый, как подросток, он изнывал на выпускных церемониях, натягивая вымученную улыбку. Но здесь волосы слегка взъерошены, щеки горят, после того как его едва не сожрал Яблокоголовый. Возможно, он сбит с толку достаточно, чтобы хотя бы казаться добровольным участником.
(Мадо сдержанно улыбается. Его взгляд избегает камеры, он направлен куда-то выше линии объектива. Амону кажется, будто бы он устремлен к кровавому, мстительному будущему.)
Всегда молчаливый и сдержанный, он всхлипывает только раз, прежде чем сунуть фоторамку обратно в конверт. За всю его недолгую жизнь это последний случай, когда он позволит себе плакать.
У него никогда не было девушки. Это приходит в голову Амону внезапно и без всякой причины однажды утром, когда он идет через фойе, и это такое странное осознание, что его шаг замедляется, а глаза моргают — словно бы тело пытается возразить ему.
Он, конечно, спал с женщинами в академии, а до того — месяцы блуждал по улицам, испуганный и неприкаянный, в поисках дружелюбных лиц везде, где только можно. Но он не помнит их.
Он не помнит ни лиц своих родителей, ни мальчиков из приюта. Если бы не необходимость встречаться с Донато раз в сто лет, ему кажется, он забыл бы и его лицо.
Амон задается вопросом, может ли кто-нибудь быть уверен, что существует, если его никто не помнит. Наверняка никто не вспомнит его с симпатией, если он однажды умрет и его больше не будет.
(Все чаще и чаще воображение Амона занимает одно лицо и только оно — бледное, язвительное, с заломленной бровью и губами, готовыми произнести колкость, — так или иначе похожее и на Акиру, и на ее отца — возможно, они не такие уж и разные в конце концов.)
Амон знает о любви. Он видит ее в растущих разочарованиях Такизавы — «Школьники, косички», — ворчит Ходжи, наблюдая, как напарник начинает новую тираду против Акиры, — и в прохладном тоне, которым Акира всегда осаживает его, но, кажется, никогда не настолько ядовито, чтобы дать Такизаве повод для обиды. Он видит ее в том, что карманы Сузуи вечно шуршат, полные сладостей, а смотрит он одновременно восторженно и печально. (Сузуе хотелось бы, чтобы у него был такой отец, как следователь Шинохара.)
(Биг Мадам ничем не напоминала следователя Шинохару.)
Он видит ее в Куроиве, отце для своих людей. Он видит ее даже в громогласном Маруде, чьи плечи, кажется, поникают чуть больше с каждым потерянным бойцом.
Он задается вопросом, достаточно ли этого, чтобы любить или быть любимым. Возможно, достаточно того, что, пусть и зная Мадо совсем недолго, он взял на себя часть его страданий. То же, что он теперь делает для Акиры.
Это странная идея, нежная и грустная. Если убьешь всех любимых, что останется от тебя?
Впервые с детства он не хочет вспоминать. Амон Котаро начинает молиться.
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
суббота, 07 апреля 2018
Выложу сегодня что ли в качестве поздравления Амона с ДР. Давно, ох и давно я так не упарывалась. Особенно по 2Д мужику, но вот бывает же. Просто Ишида кто-то взял и попал сразу во все цели. Удивительно)))
Автор: Ильмаре
Бета: Airelinna
Размер: мини, 1561 слово
Пейринг/Персонажи: Амон Котаро/Мадо Акира
Категория: гет
Жанры: ау, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Что если бы Амон все-таки ответил на поцелуй Акиры на кладбище?
Посвящение: Моей самой прекрасной Айре
Писалось под песню Ольги Арефьевой "Температура любви". Не то что бы песня прям о том самом, но определенные мотивы очень-очень созвучны.
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6715532
читать дальше
Он
На Амона смотрело далекое-далекое, чистое, пронзительно-голубое небо, смотрело равнодушно, будто его не существовало вовсе. Казалось, небо окутывает его туманной легкой пеленой, и он парит в невесомости, растворяясь, истончаясь, тая... еще немного и он станет совсем прозрачным и исчезнет в бескрайней дали. Если бы это было возможно...
Ветер трепал легкую занавеску на окне, то открывая влекущую картину, то пряча ее снова.
Амон дотронулся до мягких жемчужно-светлых волос Акиры, рассыпанных по его груди. Ее спина чуть заметно приподнималась в такт дыханию, под гладкой кожей проступали бугорки позвонков, а рука трогательно лежала прямо над его сердцем. Казалось, он сможет двумя своими ладонями накрыть всю ее спину целиком – такой маленькой и хрупкой выглядела сейчас Акира. Он хотел бы обнять ее, унести, спрятать от этого мира, который ранил их обоих так глубоко. Но это было невозможно.
Она пришла к нему, решительная и смущенная одновременно, доверила ему себя целиком – свою душу, свое тело. Что она увидела в нем? Почему решилась на это? Амон посмотрел на свои ладони – на них будто бы проступали следы от окровавленной ручки молотка для отбивания мяса. Он нечасто видел эту картину, но порой наваждение не давало спать по ночам, а потом возвращалось и днем. Так бывало, когда он начинал хотеть чего-то для себя.
И ему, такому, она отдала себя, будто вложила едва распустившийся цветок в лапу нелепого чудища и почему-то верила, что он может сберечь эту нетронутую красоту.
Акира любила его самозабвенно и жарко. Амон не подозревал, что она может быть такой – страстной, открытой до самого последнего предела. Она не говорила с ним о том, что прятала глубоко внутри, но он видел в ее взгляде, чувствовал в прикосновении, всей кожей ощущал ее стремление к нему, страх быть отвергнутой и пустоту недавней потери – как открытую рану. Акира позволила ему коснуться ее разорванного края, чтобы боль пронзила их обоих, сделала ближе, а после ушла, оставляя их растворяться в нежных ласках друг друга. «Теперь ты все знаешь. Молчи об этом», – пело само ее существо, когда она заставляла его кожу гореть от поцелуев, когда ее руки блуждали по спине, затылку, шее, одним касанием рождая волну острых электрических игл, разбегающихся по нервным окончаниям. Он не знал, что так может быть – до одури хорошо и неистово больно разом. Будто каким-то невероятным образом Амон забрался под кожу Акиры и чувствовал ее чувствами, дышал вместе с ее дыханием. Она была счастлива, она улыбалась, но вместе с радостью он всем телом ощущал ее горечь и скрытую где-то глубоко внутри воющую пустоту одиночества.
Не плачь, хотел сказать он ей. Но она улыбалась.
В каждом прикосновении, в каждом жадном поцелуе Акира отчаянно искала потерянное – тепло, дом, будущее. И он хотел подарить ей все, что имеет, все, что может дать. Но что делать, если именно этого не было у него самого? Ни дома, ни будущего. Только взятая взаймы жизнь, невыплаченные долги и собственное чудовище, свернувшееся на дне колодца. Он не принадлежал себе, он не имел ничего. Не имел права даже на эту украденную у судьбы ночь, о которой обязательно пожалеет. Завтра.
Иногда Амону казалось, будто Акира стоит перед ним в золотистом нездешнем сиянии и протягивает ему руку помощи. Безумие. Она не может знать о нем настоящем, о напуганном мальчике с молотком в руке. Он совершал такое, что ни искупить, ни забыть нельзя. Амона бросало в дрожь от одной мысли, что она увидит это, увидит его гниющие раны и шевелящиеся там кольца змей, день за днем пожирающих его изнутри. Она бы отшатнулась с отвращением, если бы узнала его таким.
Если бы он не был так слаб, так жалок, так уродлив когда-то давно, он мог бы теперь предложить ей себя целиком, и если бы она не отвергла его, то... Нет, нельзя, нельзя думать о таком. Слишком большое счастье не помещалось в его разум, и Амон не смел пустить даже тень его в сердце, чтобы оно не поверило случайно. Нужно было разорвать эту связь прямо сейчас.
«Пять минут. Еще только пять последних минут», – просил он неизвестно кого.
Амон снова провел по ее волосам. Они пахли луговыми травами, фруктами и самой Акирой, ее кожей. Пьяняще, как вино, как свежий весенний ветер. Ее маленькая сильная рука лежала на его плече, а дыхание, горячее и немного влажное, будто бы втекало в него прямо между ключиц. Мягкие округлые груди касались его кожи. От такой близости и доверия становилось так легко, так сладко, что тянуло внизу живота. Ему хотелось шептать ей на ухо ласковые глупости, но они были такими неуместными, недостойными ее. Он провел кончиками пальцев от шеи до талии и ниже – нежно, едва касаясь кожи. Из распавшихся прядей волос выглядывал прозрачный краешек уха, Амон невесомо погладил его. Акира чуть слышно вздохнула.
«Прости меня, любимая. Я подвел тебя. Я тебя не стою, прости».
Она
Акира проснулась и, еще не успев открыть глаза, поняла, что снова одна. Она ощутила это так остро, что зажмурилась и стиснула зубы, чтобы не заплакать.
Она догадывалась еще вчера, что случится именно так.
Акира все еще чувствовала горячие руки, бережно обнимавшие ее, едва уловимый запах на подушке, то, как Амон прикасался к ней. Нерешительно поначалу, но потом в нем зажегся какой-то тайный внутренний огонь – он целовал ее жарко и неистово, будто в последний раз, будто хотел слиться с ней полностью, ведь простой близости было так мучительно мало. Его дыхание обжигало шею, грудь, спускалось по ребрам к животу, до выступающих косточек на бедрах и дальше, дальше, заставляя ее дрожать от желания и напряжения, в то время как губы касались невозможно чувствительной кожи, а язык скользнул в самую укромную, потаенную ее часть, и ей оставалось только судорожно вдыхать, вонзая ногти в его затылок, пока он ласкал ее.
«Останься со мной, люби меня, будь здесь – все остальное не важно, ничего и нигде больше не важно. Забудь обо всем, просто будь со мной».
Акира будто оставила позади все, что терзало ее, она растворялась в ощущениях, в своей и его любви. Она летела над миром призрачным туманом цветущих садов, забыла про тянущее одиночество, про навязчивое чувство, что она отделена от других людей стеклянной стеной и не может никого коснуться, услышать, позвать.
«С тобой я могу чувствовать. С тобой я могу жить...»
Он проникал в неё так медленно, так нежно, будто думал, что она сделана из стекла и рассыплется от неосторожного движения на сотню осколков. Она бы не рассыпалась, она хотела почувствовать его ближе и как можно полнее, хотела отдаться этой наполненности, стать с ним одним существом, испытать радость и боль, потерю и обретение и рвущийся наружу восторг. Вместе. Разделить все на двоих. И она радовалась, когда он был вокруг и внутри, был ею, собой и всем миром, и она чувствовала, что стала миром, стала частью всего и ничем одновременно. Акира не была больше одна, не смотрела в глаза холодных звёзд, которые обещали свободу, крылья и холодное, бесконечное, как космос, одиночество. Его руки держали её на земле, его руки обещали страдание, но дарили тепло его кожи, его сердца.
Когда он был уже внутри нее, она хотела плакать и кричать, остановить его и сделать так, чтобы никогда не расставаться больше. Слезы стояли в его глазах, хоть он пытался скрыть их, она видела дрожащие капли влаги, и сердце сжималось, плакало вместе с ним. Акиру переполнял сумасшедший поток из радости и боли – казалось, ее так много, что она выплескивается за края самой себя.
Амон двигался осторожно, но Акира не могла больше ждать – ураган внутри нее рвался наружу, она обхватила Амона ногами, впилась пальцами в кожу, притягивая еще ближе. Они поймали ритм друг друга почти сразу, она прикусила зубами его плечо, чтобы не кричать. Они были одним целым еще несколько мгновений, пока их не накрыла ослепляющая волна, когда тело будто бы вовсе исчезло, оставив душу невесомо парить в теплом искрящемся солнечном свете.
Он чувствовал то же, Акира знала это. С ним было просто знать такое.
– Котаро... люблю тебя, – выдохнула она ему прямо в грудь, чтобы не смотреть в глаза, когда волна отступила.
Амон любил ее так истово и трепетно, что ей хотелось навсегда стереть с его лица следы горечи, она хотела восполнить все, что он потерял когда-то, зашить своей рукой кровоточащие раны и позволить ему излечить свои, выпить из его губ всю боль, собрать поцелуями выступившую кровь.
Она не понимала, почему и откуда бралось это знание, но сейчас Акире казалось, что Амон идет к ней, почти рвется навстречу, но что-то внутри не пускает его. Будто сеть прочных канатов оплела его, сеть, которую он создал сам себе в наказание. Ей хотелось пробиться к нему, подойти близко-близко, разорвать путы, освободить его. Но он не подпускал ее к себе даже теперь.
«Будь моим, всегда и только моим. Люби меня до самого конца. Тебе не место там, где ты решил быть. Ты самое чистое существо из всех, кого я знаю. Ты должен выбросить все свои пыточные инструменты, которыми калечишь себя – и я заставлю тебя, если откажешься. Позволь мне, сделай шаг навстречу. Возьми мою руку».
Ей мучительно хотелось коснуться его души, услышать, понять, помочь.
«Позволь мне взглянуть, расскажи, я помогу, обещаю. Разреши мне помочь тебе, Котаро».
Снять оковы, которые держат его в прошлом, которыми он приковал сам себя к мертвецам.
Акира открыла глаза и посмотрела на свою ладонь. Она была пуста.
Мобильный тревожно пиликнул. Акира не хотела читать сообщение, машинально провела пальцем по экрану – от него. Так и знала.
«Акира, прости меня, хотя я не заслуживаю твоего прощения. Нам не стоило встречаться этой ночью. Это ошибка. Только моя ошибка. Я виноват перед тобой так, что у этого нет названия. Давай останемся просто коллегами. Если не хочешь меня больше видеть, я постараюсь перевестись как можно скорее. Прости меня, если это возможно».
Акира швырнула телефон в стену и закрыла лицо руками.
«Ты просто невозможный дурак!»
Автор: Ильмаре
Бета: Airelinna
Размер: мини, 1561 слово
Пейринг/Персонажи: Амон Котаро/Мадо Акира
Категория: гет
Жанры: ау, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Что если бы Амон все-таки ответил на поцелуй Акиры на кладбище?
Посвящение: Моей самой прекрасной Айре
Писалось под песню Ольги Арефьевой "Температура любви". Не то что бы песня прям о том самом, но определенные мотивы очень-очень созвучны.
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6715532
читать дальше
Он
На Амона смотрело далекое-далекое, чистое, пронзительно-голубое небо, смотрело равнодушно, будто его не существовало вовсе. Казалось, небо окутывает его туманной легкой пеленой, и он парит в невесомости, растворяясь, истончаясь, тая... еще немного и он станет совсем прозрачным и исчезнет в бескрайней дали. Если бы это было возможно...
Ветер трепал легкую занавеску на окне, то открывая влекущую картину, то пряча ее снова.
Амон дотронулся до мягких жемчужно-светлых волос Акиры, рассыпанных по его груди. Ее спина чуть заметно приподнималась в такт дыханию, под гладкой кожей проступали бугорки позвонков, а рука трогательно лежала прямо над его сердцем. Казалось, он сможет двумя своими ладонями накрыть всю ее спину целиком – такой маленькой и хрупкой выглядела сейчас Акира. Он хотел бы обнять ее, унести, спрятать от этого мира, который ранил их обоих так глубоко. Но это было невозможно.
Она пришла к нему, решительная и смущенная одновременно, доверила ему себя целиком – свою душу, свое тело. Что она увидела в нем? Почему решилась на это? Амон посмотрел на свои ладони – на них будто бы проступали следы от окровавленной ручки молотка для отбивания мяса. Он нечасто видел эту картину, но порой наваждение не давало спать по ночам, а потом возвращалось и днем. Так бывало, когда он начинал хотеть чего-то для себя.
И ему, такому, она отдала себя, будто вложила едва распустившийся цветок в лапу нелепого чудища и почему-то верила, что он может сберечь эту нетронутую красоту.
Акира любила его самозабвенно и жарко. Амон не подозревал, что она может быть такой – страстной, открытой до самого последнего предела. Она не говорила с ним о том, что прятала глубоко внутри, но он видел в ее взгляде, чувствовал в прикосновении, всей кожей ощущал ее стремление к нему, страх быть отвергнутой и пустоту недавней потери – как открытую рану. Акира позволила ему коснуться ее разорванного края, чтобы боль пронзила их обоих, сделала ближе, а после ушла, оставляя их растворяться в нежных ласках друг друга. «Теперь ты все знаешь. Молчи об этом», – пело само ее существо, когда она заставляла его кожу гореть от поцелуев, когда ее руки блуждали по спине, затылку, шее, одним касанием рождая волну острых электрических игл, разбегающихся по нервным окончаниям. Он не знал, что так может быть – до одури хорошо и неистово больно разом. Будто каким-то невероятным образом Амон забрался под кожу Акиры и чувствовал ее чувствами, дышал вместе с ее дыханием. Она была счастлива, она улыбалась, но вместе с радостью он всем телом ощущал ее горечь и скрытую где-то глубоко внутри воющую пустоту одиночества.
Не плачь, хотел сказать он ей. Но она улыбалась.
В каждом прикосновении, в каждом жадном поцелуе Акира отчаянно искала потерянное – тепло, дом, будущее. И он хотел подарить ей все, что имеет, все, что может дать. Но что делать, если именно этого не было у него самого? Ни дома, ни будущего. Только взятая взаймы жизнь, невыплаченные долги и собственное чудовище, свернувшееся на дне колодца. Он не принадлежал себе, он не имел ничего. Не имел права даже на эту украденную у судьбы ночь, о которой обязательно пожалеет. Завтра.
Иногда Амону казалось, будто Акира стоит перед ним в золотистом нездешнем сиянии и протягивает ему руку помощи. Безумие. Она не может знать о нем настоящем, о напуганном мальчике с молотком в руке. Он совершал такое, что ни искупить, ни забыть нельзя. Амона бросало в дрожь от одной мысли, что она увидит это, увидит его гниющие раны и шевелящиеся там кольца змей, день за днем пожирающих его изнутри. Она бы отшатнулась с отвращением, если бы узнала его таким.
Если бы он не был так слаб, так жалок, так уродлив когда-то давно, он мог бы теперь предложить ей себя целиком, и если бы она не отвергла его, то... Нет, нельзя, нельзя думать о таком. Слишком большое счастье не помещалось в его разум, и Амон не смел пустить даже тень его в сердце, чтобы оно не поверило случайно. Нужно было разорвать эту связь прямо сейчас.
«Пять минут. Еще только пять последних минут», – просил он неизвестно кого.
Амон снова провел по ее волосам. Они пахли луговыми травами, фруктами и самой Акирой, ее кожей. Пьяняще, как вино, как свежий весенний ветер. Ее маленькая сильная рука лежала на его плече, а дыхание, горячее и немного влажное, будто бы втекало в него прямо между ключиц. Мягкие округлые груди касались его кожи. От такой близости и доверия становилось так легко, так сладко, что тянуло внизу живота. Ему хотелось шептать ей на ухо ласковые глупости, но они были такими неуместными, недостойными ее. Он провел кончиками пальцев от шеи до талии и ниже – нежно, едва касаясь кожи. Из распавшихся прядей волос выглядывал прозрачный краешек уха, Амон невесомо погладил его. Акира чуть слышно вздохнула.
«Прости меня, любимая. Я подвел тебя. Я тебя не стою, прости».
Она
Акира проснулась и, еще не успев открыть глаза, поняла, что снова одна. Она ощутила это так остро, что зажмурилась и стиснула зубы, чтобы не заплакать.
Она догадывалась еще вчера, что случится именно так.
Акира все еще чувствовала горячие руки, бережно обнимавшие ее, едва уловимый запах на подушке, то, как Амон прикасался к ней. Нерешительно поначалу, но потом в нем зажегся какой-то тайный внутренний огонь – он целовал ее жарко и неистово, будто в последний раз, будто хотел слиться с ней полностью, ведь простой близости было так мучительно мало. Его дыхание обжигало шею, грудь, спускалось по ребрам к животу, до выступающих косточек на бедрах и дальше, дальше, заставляя ее дрожать от желания и напряжения, в то время как губы касались невозможно чувствительной кожи, а язык скользнул в самую укромную, потаенную ее часть, и ей оставалось только судорожно вдыхать, вонзая ногти в его затылок, пока он ласкал ее.
«Останься со мной, люби меня, будь здесь – все остальное не важно, ничего и нигде больше не важно. Забудь обо всем, просто будь со мной».
Акира будто оставила позади все, что терзало ее, она растворялась в ощущениях, в своей и его любви. Она летела над миром призрачным туманом цветущих садов, забыла про тянущее одиночество, про навязчивое чувство, что она отделена от других людей стеклянной стеной и не может никого коснуться, услышать, позвать.
«С тобой я могу чувствовать. С тобой я могу жить...»
Он проникал в неё так медленно, так нежно, будто думал, что она сделана из стекла и рассыплется от неосторожного движения на сотню осколков. Она бы не рассыпалась, она хотела почувствовать его ближе и как можно полнее, хотела отдаться этой наполненности, стать с ним одним существом, испытать радость и боль, потерю и обретение и рвущийся наружу восторг. Вместе. Разделить все на двоих. И она радовалась, когда он был вокруг и внутри, был ею, собой и всем миром, и она чувствовала, что стала миром, стала частью всего и ничем одновременно. Акира не была больше одна, не смотрела в глаза холодных звёзд, которые обещали свободу, крылья и холодное, бесконечное, как космос, одиночество. Его руки держали её на земле, его руки обещали страдание, но дарили тепло его кожи, его сердца.
Когда он был уже внутри нее, она хотела плакать и кричать, остановить его и сделать так, чтобы никогда не расставаться больше. Слезы стояли в его глазах, хоть он пытался скрыть их, она видела дрожащие капли влаги, и сердце сжималось, плакало вместе с ним. Акиру переполнял сумасшедший поток из радости и боли – казалось, ее так много, что она выплескивается за края самой себя.
Амон двигался осторожно, но Акира не могла больше ждать – ураган внутри нее рвался наружу, она обхватила Амона ногами, впилась пальцами в кожу, притягивая еще ближе. Они поймали ритм друг друга почти сразу, она прикусила зубами его плечо, чтобы не кричать. Они были одним целым еще несколько мгновений, пока их не накрыла ослепляющая волна, когда тело будто бы вовсе исчезло, оставив душу невесомо парить в теплом искрящемся солнечном свете.
Он чувствовал то же, Акира знала это. С ним было просто знать такое.
– Котаро... люблю тебя, – выдохнула она ему прямо в грудь, чтобы не смотреть в глаза, когда волна отступила.
Амон любил ее так истово и трепетно, что ей хотелось навсегда стереть с его лица следы горечи, она хотела восполнить все, что он потерял когда-то, зашить своей рукой кровоточащие раны и позволить ему излечить свои, выпить из его губ всю боль, собрать поцелуями выступившую кровь.
Она не понимала, почему и откуда бралось это знание, но сейчас Акире казалось, что Амон идет к ней, почти рвется навстречу, но что-то внутри не пускает его. Будто сеть прочных канатов оплела его, сеть, которую он создал сам себе в наказание. Ей хотелось пробиться к нему, подойти близко-близко, разорвать путы, освободить его. Но он не подпускал ее к себе даже теперь.
«Будь моим, всегда и только моим. Люби меня до самого конца. Тебе не место там, где ты решил быть. Ты самое чистое существо из всех, кого я знаю. Ты должен выбросить все свои пыточные инструменты, которыми калечишь себя – и я заставлю тебя, если откажешься. Позволь мне, сделай шаг навстречу. Возьми мою руку».
Ей мучительно хотелось коснуться его души, услышать, понять, помочь.
«Позволь мне взглянуть, расскажи, я помогу, обещаю. Разреши мне помочь тебе, Котаро».
Снять оковы, которые держат его в прошлом, которыми он приковал сам себя к мертвецам.
Акира открыла глаза и посмотрела на свою ладонь. Она была пуста.
Мобильный тревожно пиликнул. Акира не хотела читать сообщение, машинально провела пальцем по экрану – от него. Так и знала.
«Акира, прости меня, хотя я не заслуживаю твоего прощения. Нам не стоило встречаться этой ночью. Это ошибка. Только моя ошибка. Я виноват перед тобой так, что у этого нет названия. Давай останемся просто коллегами. Если не хочешь меня больше видеть, я постараюсь перевестись как можно скорее. Прости меня, если это возможно».
Акира швырнула телефон в стену и закрыла лицо руками.
«Ты просто невозможный дурак!»
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 01 апреля 2018
Автор: Ильмарэ
Бета: Airelinna
Размер: драббл, 766 слов
Пейринг/Персонажи: Амон Котаро, Киришима Тоука
Категория: джен
Жанры: ау, драма, songfic
Рейтинг: G
Примечаниe: вдохновлялась песней Мельницы «Война».
Размещение: запрещено без разрешения автора
Лежит здесь: ficbook.net/readfic/6704485
В воздухе мечется колючая снежная пыль, не давая поднять голову, пронизывающий ветер вырывает из закоченевших пальцев край плаща. Где-то хлопает незакрепленная ставня, а бесприютная вьюга завывает тоскливо среди чадящих каминных труб.
Амон поднимает взгляд, прикрывая свободной рукой лицо от колкой ледяной крошки, – все вокруг потонуло в неверном белом мареве, и только раскисшая дорога под ногами темнеет грязным месивом.
читать дальше
Порой так случается, что внутри штормит сильней, чем снаружи, – тогда хочется просто упасть, отдавшись на волю стихии, собственного отчаяния и ледяного ветра, тянущего из отверстой раны где-то внутри – и кажется, что сил бороться не осталось и можно только раствориться, перестать существовать. В такие ночи главное – найти место, где можно переждать непогоду, занять себя делом или разговором, и глядишь – бездонная воронка в груди уже не воет издыхающим зверем, а мирно ждет в уголке своего часа.
В белесой круговерти теряются цвета и детали – так, что уже не узнаешь хорошо знакомых мест. Но в окне таверны на перекрестке теплится пламя свечи, приглашая зайти и согреться.
Амон стряхивает с плаща снег и шагает под кованую вывеску с нелепым названием «:re».
В таверне тихо – и правда, в такую погоду лучше сидеть дома. Амон подсаживается к стойке, не проронив ни слова. Плащ и отстегнутый от пояса меч ложатся рядом. Хозяйка таверны бросает в его сторону выразительный взгляд, но ничего не говорит, продолжая протирать вымытые чашки. Это даже приятно: что-то вроде демонстрации – ты здесь не чужой. Но кто тогда? Другом его тоже не назовешь.
Пламя свечи подрагивает, трепещет, отзываясь на порывы ветра снаружи.
Он рассматривает собственные руки, когда Тоука совершенно буднично сообщает:
– Вряд ли сегодня кто-то еще заглянет – незачем ждать. Но, если хочешь, можешь остаться, пока я не закрою таверну.
Перед ним появляется глиняная чашка с обжигающе горячим сладким вином. Тоука помнит, что он любит. Амону становится неловко от этого.
– Я ненадолго. Спасибо.
Запах вина и меда, такой уютный и теплый, будто бы способен перенести Амона в его прежнюю простую и понятную жизнь. Эта хрупкая иллюзия сохраняется, пока он обнимает горячую чашку ладонями.
Хорошо, что сегодня здесь оказалась именно Тоука, а не кто-то другой из работников таверны.
Потому что она знает.
Затяжная война, которую рыцари его ордена вели с жадной до человеческой крови нечистью, скрывающей лица под масками добропорядочных горожан, была жестокой и искалечила не одно поколение.
Что одни, что вторые не щадили друг друга, видя в противнике лишь кровожадное чудовище. Он проделал немалый путь, чтобы узнать, что нечисть – гули – в конечном итоге преследуют те же цели, что и рыцари: защитить себя и сородичей, выжить. Да и вообще не слишком отличаются от людей: так же надеются, страдают, испытывают боль и страх. Звучит как страшная беспримесная ересь. Но теперь даже это перестало быть важным – бывшие соратники убьют его не за это, а за то, что его самого не отличить от нечисти.
Стены мира содрогаются, по ним ползут зловещие трещины, с надежных некогда сводов сыплется штукатурка – привычное бытие становится так непрочно и грозит каждое мгновение обрушиться на его голову и погрести под обломками.
На кроваво-черной поверхности вина колеблется отраженное пламя свечи. Амон глядит на яркое пятно, пережидая, пока основы мира перестанут угрожающе трещать. Потом поднимает взгляд на Тоуку.
Едва ли они станут когда-то друзьями, но и врагами быть уже не смогут. Он будто видит Тоуку теперь другими глазами: она прошла тот же путь, она знает, каково это – жить в вечной битве, падать, терять и идти дальше. Они словно ветераны одной войны: могут молчать вместе об одном, когда боль от незаживающих ран слишком трудно переносить в одиночку.
– Тебе необязательно выслеживать врагов по ночам. Можно вести и иную борьбу, ты знаешь. Ты ведь можешь прийти сюда.
– Знаю. Спасибо. Но я не могу.
– А, – Тоука начинает складывать стулья, чтобы вымыть полы. – Все пытаешься отдать несуществующие долги.
– Если бы не они, мне бы следовало просто умереть.
Тоука останавливается и смотрит на него так, будто хочет пронзить взглядом, потом раздосадованно качает головой и возвращается к работе.
Амон допивает вино и встает, чтобы помочь ей убрать стулья.
– Глупо жить ради мести, ради чьей-то смерти. Этим никому не поможешь.
Она вдруг останавливается и смотрит прямо ему в глаза, будто впервые видит:
– Неужели тебя никто не ждет, Амон Котаро?
Вопрос похож на удар в солнечное сплетение – резкий и болезненный – и этим напоминает ему самую бестактную и поразительную женщину, из всех кого он знает.
– Они давно похоронили меня. И надеюсь, что забыли. Так всем было бы лучше.
Тоука не скрывает осуждения и бормочет себе под нос что-то вроде: «Напрасно ты так думаешь».
Таверна закрывается. Они прощаются и расходятся в разные стороны.
Редкие фонари выхватывают из темноты лишь небольшие участки вокруг да круговерть бесчисленных снежных мух. Если смотреть на них снизу, то кажется, будто они собираются в стаи и возвращаются к темным небесам, откуда просыпались по случайности.
Темнеет кровля декабря
Под звон полуночных штормов,
Да ты не спрашивай меня,
Лишь просто дай мне кров.
На сапогах твердеет грязь,
И как последним быть из нас?
И тянет черепицы скрип
Из горла медный хрип:
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне
Когда вы пьете это ваше вино, я небом чувствую кровь —
В ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней,
И наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
Так вышло — я еще живой,
Или живой уже не я?
Она не смотрит на него,
Исчадье декабря.
А наша высадка в закат
Была прекрасна и грозна —
Сейчас допью, пора назад,
Не забывай, война.
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне
Когда вы пьете это ваше вино, я небом чувствую кровь —
В ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней,
И наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
И еще он говорит ей — сестра, похоже, я не знаю ничего о войне,
Я до сих пор не постиг математику строя наших огненных кораблей,
А может, завтра я взгляну ей прямо в лицо и вдохну ее гнев,
И вместо меня останется дырка в небе или же дырка в земле.
Так вот, он говорит ей — сестра, мне некуда, некуда возвращаться, кроме войны,
Спасибо, слушай, мне правда с тобою сегодня было тепло;
А под огнем не помнишь вкуса вина, но не знаешь вкуса вины…
И он уходит обратно в ночь, тяжело подволакивая крыло.
Мельница, «Война».
Автор арта: giraffe-sanoi.tumblr.com/post/159566098373
Бета: Airelinna
Размер: драббл, 766 слов
Пейринг/Персонажи: Амон Котаро, Киришима Тоука
Категория: джен
Жанры: ау, драма, songfic
Рейтинг: G
Примечаниe: вдохновлялась песней Мельницы «Война».
Размещение: запрещено без разрешения автора
Лежит здесь: ficbook.net/readfic/6704485
В воздухе мечется колючая снежная пыль, не давая поднять голову, пронизывающий ветер вырывает из закоченевших пальцев край плаща. Где-то хлопает незакрепленная ставня, а бесприютная вьюга завывает тоскливо среди чадящих каминных труб.
Амон поднимает взгляд, прикрывая свободной рукой лицо от колкой ледяной крошки, – все вокруг потонуло в неверном белом мареве, и только раскисшая дорога под ногами темнеет грязным месивом.
читать дальше
Порой так случается, что внутри штормит сильней, чем снаружи, – тогда хочется просто упасть, отдавшись на волю стихии, собственного отчаяния и ледяного ветра, тянущего из отверстой раны где-то внутри – и кажется, что сил бороться не осталось и можно только раствориться, перестать существовать. В такие ночи главное – найти место, где можно переждать непогоду, занять себя делом или разговором, и глядишь – бездонная воронка в груди уже не воет издыхающим зверем, а мирно ждет в уголке своего часа.
В белесой круговерти теряются цвета и детали – так, что уже не узнаешь хорошо знакомых мест. Но в окне таверны на перекрестке теплится пламя свечи, приглашая зайти и согреться.
Амон стряхивает с плаща снег и шагает под кованую вывеску с нелепым названием «:re».
В таверне тихо – и правда, в такую погоду лучше сидеть дома. Амон подсаживается к стойке, не проронив ни слова. Плащ и отстегнутый от пояса меч ложатся рядом. Хозяйка таверны бросает в его сторону выразительный взгляд, но ничего не говорит, продолжая протирать вымытые чашки. Это даже приятно: что-то вроде демонстрации – ты здесь не чужой. Но кто тогда? Другом его тоже не назовешь.
Пламя свечи подрагивает, трепещет, отзываясь на порывы ветра снаружи.
Он рассматривает собственные руки, когда Тоука совершенно буднично сообщает:
– Вряд ли сегодня кто-то еще заглянет – незачем ждать. Но, если хочешь, можешь остаться, пока я не закрою таверну.
Перед ним появляется глиняная чашка с обжигающе горячим сладким вином. Тоука помнит, что он любит. Амону становится неловко от этого.
– Я ненадолго. Спасибо.
Запах вина и меда, такой уютный и теплый, будто бы способен перенести Амона в его прежнюю простую и понятную жизнь. Эта хрупкая иллюзия сохраняется, пока он обнимает горячую чашку ладонями.
Хорошо, что сегодня здесь оказалась именно Тоука, а не кто-то другой из работников таверны.
Потому что она знает.
Затяжная война, которую рыцари его ордена вели с жадной до человеческой крови нечистью, скрывающей лица под масками добропорядочных горожан, была жестокой и искалечила не одно поколение.
Что одни, что вторые не щадили друг друга, видя в противнике лишь кровожадное чудовище. Он проделал немалый путь, чтобы узнать, что нечисть – гули – в конечном итоге преследуют те же цели, что и рыцари: защитить себя и сородичей, выжить. Да и вообще не слишком отличаются от людей: так же надеются, страдают, испытывают боль и страх. Звучит как страшная беспримесная ересь. Но теперь даже это перестало быть важным – бывшие соратники убьют его не за это, а за то, что его самого не отличить от нечисти.
Стены мира содрогаются, по ним ползут зловещие трещины, с надежных некогда сводов сыплется штукатурка – привычное бытие становится так непрочно и грозит каждое мгновение обрушиться на его голову и погрести под обломками.
На кроваво-черной поверхности вина колеблется отраженное пламя свечи. Амон глядит на яркое пятно, пережидая, пока основы мира перестанут угрожающе трещать. Потом поднимает взгляд на Тоуку.
Едва ли они станут когда-то друзьями, но и врагами быть уже не смогут. Он будто видит Тоуку теперь другими глазами: она прошла тот же путь, она знает, каково это – жить в вечной битве, падать, терять и идти дальше. Они словно ветераны одной войны: могут молчать вместе об одном, когда боль от незаживающих ран слишком трудно переносить в одиночку.
– Тебе необязательно выслеживать врагов по ночам. Можно вести и иную борьбу, ты знаешь. Ты ведь можешь прийти сюда.
– Знаю. Спасибо. Но я не могу.
– А, – Тоука начинает складывать стулья, чтобы вымыть полы. – Все пытаешься отдать несуществующие долги.
– Если бы не они, мне бы следовало просто умереть.
Тоука останавливается и смотрит на него так, будто хочет пронзить взглядом, потом раздосадованно качает головой и возвращается к работе.
Амон допивает вино и встает, чтобы помочь ей убрать стулья.
– Глупо жить ради мести, ради чьей-то смерти. Этим никому не поможешь.
Она вдруг останавливается и смотрит прямо ему в глаза, будто впервые видит:
– Неужели тебя никто не ждет, Амон Котаро?
Вопрос похож на удар в солнечное сплетение – резкий и болезненный – и этим напоминает ему самую бестактную и поразительную женщину, из всех кого он знает.
– Они давно похоронили меня. И надеюсь, что забыли. Так всем было бы лучше.
Тоука не скрывает осуждения и бормочет себе под нос что-то вроде: «Напрасно ты так думаешь».
Таверна закрывается. Они прощаются и расходятся в разные стороны.
Редкие фонари выхватывают из темноты лишь небольшие участки вокруг да круговерть бесчисленных снежных мух. Если смотреть на них снизу, то кажется, будто они собираются в стаи и возвращаются к темным небесам, откуда просыпались по случайности.
Темнеет кровля декабря
Под звон полуночных штормов,
Да ты не спрашивай меня,
Лишь просто дай мне кров.
На сапогах твердеет грязь,
И как последним быть из нас?
И тянет черепицы скрип
Из горла медный хрип:
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне
Когда вы пьете это ваше вино, я небом чувствую кровь —
В ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней,
И наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
Так вышло — я еще живой,
Или живой уже не я?
Она не смотрит на него,
Исчадье декабря.
А наша высадка в закат
Была прекрасна и грозна —
Сейчас допью, пора назад,
Не забывай, война.
И он говорит ей — сестра, я слишком давно на этой войне
Когда вы пьете это ваше вино, я небом чувствую кровь —
В ней хватает и серебра, и стали, и соли, и гари огней,
И наши парни лежат в траншеях под гусеницами облаков.
И еще он говорит ей — сестра, похоже, я не знаю ничего о войне,
Я до сих пор не постиг математику строя наших огненных кораблей,
А может, завтра я взгляну ей прямо в лицо и вдохну ее гнев,
И вместо меня останется дырка в небе или же дырка в земле.
Так вот, он говорит ей — сестра, мне некуда, некуда возвращаться, кроме войны,
Спасибо, слушай, мне правда с тобою сегодня было тепло;
А под огнем не помнишь вкуса вина, но не знаешь вкуса вины…
И он уходит обратно в ночь, тяжело подволакивая крыло.
Мельница, «Война».
Автор арта: giraffe-sanoi.tumblr.com/post/159566098373
@темы: фик, tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
вторник, 20 марта 2018
Автор: Ильмарэ
Бета: Airelinna
Размер: драббл
Пейринг: Мадо Акира/ Арима Кишо
Категория: гет
Жанры: драма, повседневность
Рейтинг: PG-13
Примечание: нафантазировали эту историю вместе с Айрелинной, а потом каждая написала свой текст. Получилось подозрительно похоже, но на самом деле тут все честно))
Размещение: запрещено без разрешения автора
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6651436
Легкие полупрозрачные шторы были отдернуты. Высокое окно с раздвижными рамами не пропускало внутрь гостиничного номера городской шум, но не было преградой для ночных огней. По потолку то ползли отсветы от огромной разноцветной рекламы у соседнего перекрестка, то вдруг луна, выйдя из-за облака, наполняла комнату едва ли не осязаемым сиянием.
Акира перевернулась на другой бок. Серебряные лучи выхватывали из темноты совершенный профиль Аримы-сана, растворялись в прядях его волос, будто отдавая им собственный свет. Застывший, холодный, будто высеченный из светлого опала, этот профиль казался лунным призраком, а может дрожащим эфемерным образом, рожденным воображением и игрой света и тени. Акира снова посмотрела в окно, но луна исчезла из ее поля зрения, будто предлагая сыграть в прятки.
читать дальшеОна выбралась из-под одеяла, приятно пахнущего отдушкой, шагнула к окну. Акира ясно видела, откуда льется прозрачной переливающейся взвесью свет, но самой луны не было. А внизу лежал город, не останавливающийся ни на минуту. Неслись машины по проспекту, протянув между темными кварталами золотые нити улиц, над ними плыли огоньки рекламных экранов и вывесок. И все это в полной тишине.
Акира почувствовала полное, всепоглощающее одиночество – даже луна улизнула от нее, бросила одну. Холодное стекло отделяло ее от мира, от жизни, от далекого чужого тепла, и она вдруг поняла, что ей необходимо услышать этот город, почувствовать биение его сердца.
Она отодвинула раму в сторону – в лицо тут же ударил терпкий осенний холод, комната наполнилась мерным гулом далекой жизни. Несколько минут она жадно вдыхала холодный ночной воздух, слушала шум магистрали, а потом толкнула створку на место и чуть не бегом ушла в ванную.
Она лила ледяную воду на лицо и руки, желая успокоиться, но чувствовала только, как внутри рождается вой, протяжный и жалкий. Чего она хотела? Чего искала? Чего ждала? Ей ведь нужно было совсем немного: приятный вечер, секс без обязательств, планов, обид и прочей ерунды. Они встречались тут иногда с Аримой-саном. В этом не было ничего личного – только секс. Никаких ненужных упреков, сомнений, даже косых взглядов. Они знали, зачем здесь, и не ждали большего. Ей это нравилось. Так она думала раньше. Почему же теперь готова кричать от одиночества? Почему что-то внутри нее плачет надрывно, бьется о стенки сознания, которое просит, требует любви? Она стискивает ладони до боли, она не хочет плакать, но слышит, как девочка внутри нее зовет маму, как в далеком детстве, когда разбивала коленку. Тогда она знала, что есть тот, кто придет на ее отчаянный зов, обнимет, погладит по голове. Потому что любит ее. И она никогда не будет одна, никогда...
Она опустила ручку крана и вышла из ванной.
– Что с вами, Акира?
– Все хорошо. Простите, Арима-сан, я просто переживаю за кошку.
Арима смотрел на нее очень внимательно. Он не купится на такое, но и допытываться не станет. В конце концов, это ее жизнь.
Акира собрала вещи и снова направилась в ванную.
– Благодарю за прекрасный вечер, Арима-сан. Простите, что так поспешно ухожу.
– До свидания, Акира.
Бета: Airelinna
Размер: драббл
Пейринг: Мадо Акира/ Арима Кишо
Категория: гет
Жанры: драма, повседневность
Рейтинг: PG-13
Примечание: нафантазировали эту историю вместе с Айрелинной, а потом каждая написала свой текст. Получилось подозрительно похоже, но на самом деле тут все честно))
Размещение: запрещено без разрешения автора
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6651436
Легкие полупрозрачные шторы были отдернуты. Высокое окно с раздвижными рамами не пропускало внутрь гостиничного номера городской шум, но не было преградой для ночных огней. По потолку то ползли отсветы от огромной разноцветной рекламы у соседнего перекрестка, то вдруг луна, выйдя из-за облака, наполняла комнату едва ли не осязаемым сиянием.
Акира перевернулась на другой бок. Серебряные лучи выхватывали из темноты совершенный профиль Аримы-сана, растворялись в прядях его волос, будто отдавая им собственный свет. Застывший, холодный, будто высеченный из светлого опала, этот профиль казался лунным призраком, а может дрожащим эфемерным образом, рожденным воображением и игрой света и тени. Акира снова посмотрела в окно, но луна исчезла из ее поля зрения, будто предлагая сыграть в прятки.
читать дальшеОна выбралась из-под одеяла, приятно пахнущего отдушкой, шагнула к окну. Акира ясно видела, откуда льется прозрачной переливающейся взвесью свет, но самой луны не было. А внизу лежал город, не останавливающийся ни на минуту. Неслись машины по проспекту, протянув между темными кварталами золотые нити улиц, над ними плыли огоньки рекламных экранов и вывесок. И все это в полной тишине.
Акира почувствовала полное, всепоглощающее одиночество – даже луна улизнула от нее, бросила одну. Холодное стекло отделяло ее от мира, от жизни, от далекого чужого тепла, и она вдруг поняла, что ей необходимо услышать этот город, почувствовать биение его сердца.
Она отодвинула раму в сторону – в лицо тут же ударил терпкий осенний холод, комната наполнилась мерным гулом далекой жизни. Несколько минут она жадно вдыхала холодный ночной воздух, слушала шум магистрали, а потом толкнула створку на место и чуть не бегом ушла в ванную.
Она лила ледяную воду на лицо и руки, желая успокоиться, но чувствовала только, как внутри рождается вой, протяжный и жалкий. Чего она хотела? Чего искала? Чего ждала? Ей ведь нужно было совсем немного: приятный вечер, секс без обязательств, планов, обид и прочей ерунды. Они встречались тут иногда с Аримой-саном. В этом не было ничего личного – только секс. Никаких ненужных упреков, сомнений, даже косых взглядов. Они знали, зачем здесь, и не ждали большего. Ей это нравилось. Так она думала раньше. Почему же теперь готова кричать от одиночества? Почему что-то внутри нее плачет надрывно, бьется о стенки сознания, которое просит, требует любви? Она стискивает ладони до боли, она не хочет плакать, но слышит, как девочка внутри нее зовет маму, как в далеком детстве, когда разбивала коленку. Тогда она знала, что есть тот, кто придет на ее отчаянный зов, обнимет, погладит по голове. Потому что любит ее. И она никогда не будет одна, никогда...
Она опустила ручку крана и вышла из ванной.
– Что с вами, Акира?
– Все хорошо. Простите, Арима-сан, я просто переживаю за кошку.
Арима смотрел на нее очень внимательно. Он не купится на такое, но и допытываться не станет. В конце концов, это ее жизнь.
Акира собрала вещи и снова направилась в ванную.
– Благодарю за прекрасный вечер, Арима-сан. Простите, что так поспешно ухожу.
– До свидания, Акира.
@музыка: Анна Ширяева "Осенний дождь"
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
суббота, 17 марта 2018
В сети так мало нашего милого тройничка, хотя они чудесно смотрятся вместе. Сморела бы и смотрела. Надо исправить эту несправедливость хотя бы здесь. Собрала немного артов, где они втроем.
+ 6 картинок
Отдельно люблю милые зарисовочки jellyfish–song
+ 2 картинки
+ 6 картинок
Отдельно люблю милые зарисовочки jellyfish–song
+ 2 картинки
@темы: fanart, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (1)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
вторник, 23 января 2018
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
четверг, 04 января 2018
Ну рано или поздно это должно было случиться (наверное) - написала свой первый слэш. Это как-то очень странно на самом деле. Но с другой стороны идея этой истории так естественно ко мне пришла и выглядела такой симпатичной, что жаль было не воплотить ее.
В общем это дело существует в рамках нашей с Айре "Пустыни", но думаю, что можно читать и так (хотя обоснуй все-таки стоит искать в основном тексте).
Название: Пыль и солнце
Автор: Ильмарэ
Бета: Airelinna
Фандом: Tokyo Ghoul
Персонажи: Амон Котаро/Такизава Сейдо
Категория: Слэш
Рейтинг: R
Размер: мини (~2200 слов)
Описание: Реальность распадается на части, теряет смысл и форму, ускользает, и, чтобы не исчезнуть в пустоте, Сейдо отчаянно цепляется за Амона, такого близкого, такого отчаянно живого.
Примечания: Написано в дополнение к главе 9 фанфика «Пустыня». При желании можно читать отдельно.
Лежит здесь: ficbook.net/readfic/6346285/16233213
Серость наступает со всех сторон.
Должно быть, Сейдо слишком много работал сегодня, или пыль забила глаза, но он смотрит вниз с груды рухнувших когда-то перекрытий и искореженной арматуры и видит не живых существ, бредущих к выходу после тяжелой работы, а блеклые тени, которые растворяются в сером тумане. Завтра они снова соткутся из ничего и вернутся бродить среди развалин. Все они знакомы ему: с кем-то он делит короткие перекуры, ведет одни и те же разговоры изо дня в день, с другими обменивается хмурыми взглядами. Но сейчас Сейдо не видит лиц и фигур, не узнает их.
Может быть, их просто стерли, и только стены хранят память о них. Их нет больше — никого из них: старых и молодых, сильных и доходяг, мужчин и женщин, красивых, больных, запуганных — не осталось никого из живых, только призрачные серые оболочки. Силуэты прежних владельцев, пленные души, проклятые на вечную каторгу.
читать дальше
Сейдо видит это каждый день в заваленном тоннеле: такие разные, непохожие друг на друга лица стирает тончайшая, рассыпанная в воздухе бетонная пыль. Кажется, стоит встать возле стены, и тебя не заметят, будто тебя не существует. Его пугает это превращение. А вдруг они и правда исчезнут так однажды?.. Насовсем.
Он не может отогнать от себя эти мысли: чем больше старается, тем навязчивее они преследуют, не дают покоя, лишают сна.
Что если все они умерли давно, оставив здесь лишь свои тени? Или их вовсе не было никогда? Что если и его самого нет?
Земля начинает уходить из-под ног, и хочется кричать, срывая голос, выворачивая наизнанку легкие, чтобы почувствовать свое тело, услышать звук, нарушить страшную иллюзию небытия, разбить своим криком стены — что угодно — чтобы разорвалось осколками и ранило его. Лишь бы знать: я еще живу, дышу, чувствую. Он вонзает ногти в собственную кожу, раздирая ее в кровь. Больно. Эти несколько мгновений он знает, что жив, но они тают стремительно, и его обступают вновь серые стены, пустые стертые лица. Он набирает больше воздуха, но тот застревает комом в горле, и Сейдо только давится кашлем, оступается, падает на колени.
— Ты в порядке? — Амон подхватывает его под локоть и поднимает на ноги.
— Д-да, — отвечает Сейдо машинально, не понимая вопроса.
Он бросает взгляд на Амона: его лицо тоже запорошило серым, как и у других, но это лишь сглаживает, размывает его яркие черты. Даже эта пыль не может скрыть их. На Сейдо смотрят внимательные темные глаза.
— Пойдем. — Он будто только очнулся ото сна и теперь сам тянет Амона за руку.
Там, недалеко от поста охранника, стоит бак с водой, которую работники пьют во время перекура. Вода с гадким маслянистым привкусом едва утоляет жажду, но Сейдо и не думает сейчас пить. На стене умывальник с вмятиной на боку — можно вылить туда из бака оставшуюся воду, чтобы умыться. Бесполезное занятие, когда мельчайшая бетонная крошка повсюду: на одежде и под ней, на лицах, руках, волосах…
И кажется, внутри тоже осталась только пыль: кружится в пустоте, оседает хлопьями на дно. Сейдо снова тонет в чувстве небытия, как в зыбучем песке, хватается за края осыпи, но крупинки ускользают сквозь пальцы, и он погружается глубже, захлебывается, исчезает…
— Сейдо…
В глазах Амона столько беспокойства, тепла, заботы.
Сейдо не может видеть и на его лице эти следы распада. Он хочет их уничтожить, стереть. Сейдо обнимает Амона за шею, тянет вниз. Тот не спрашивает и не спорит — просто подчиняется. От такого доверия мурашки бегут по затылку. Сейдо льет воду на припорошенную серым макушку, ерошит волосы Амона, чтобы избавиться от навязчивых крупинок. Он хочет вернуть им яркий черный цвет.
Амон выворачивается из его рук.
— Погоди, погоди, Сейдо. Оставь немного воды.
— Не могу больше видеть эту серость, будто все вокруг пеплом засыпано. Будто мы все сгорели в пожаре, но еще не знаем об этом. А потом нас просто развеет ветром. Откуда тебе знать, что ты еще не умер?
— Я понимаю, — по лицу Амона текут грязные потоки, Сейдо тянется к нему, проводит влажной ладонью по коже, будто в самом деле стирая ненавистные следы смерти. — Дай я, — Амон кивком предлагает ему наклониться тоже.
Прохладная вода находит дорожку под волосами, струится по впадине на шее. Сейдо вздрагивает, когда теплые пальцы касаются кожи, зажмуривается от того, как дрожь мелкой рябью пробегает вдоль позвоночника. Амон выплескивает оставшуюся воду ему в лицо. Сейдо трясет головой, избавляясь от лишней влаги, а когда открывает глаза, видит отросшую прядь волос цвета пепла. Должно быть, он все-таки выгорел дотла, а теперь просто отчаянно хватается за жизнь, которая ему не принадлежит.
— С меня так просто не смоешь все это, — он чувствует в этом свою вину.
— Ничего страшного. Ты просто выглядишь теперь… иначе. Не плохо. Мне нравится, — Амон пытается его подбодрить.
Так глупо, думает Сейдо, но от этих слов становится теплее.
В их каморке Амон зажигает тусклую горелку. Сейдо стягивает с его плеч запыленную куртку. Бетонная мука разлетается облачком вокруг, Сейдо чихает, и Амон отбирает у него куртку, чтобы вытрясти снаружи.
Когда он возвращается, Сейдо тянет его к себе.
— Ну вот, ты снова в пыли.
Странно слышать в собственном голосе мамины интонации. Она часто говорила таким печально-раздосадованным тоном. Но мамы здесь нет.
Сейдо снова проводит влажной рукой по лицу Амона, спускается по шее, по груди. Амон ловит его ладонь, целует ее, обжигая своим дыханием. По спине стекают холодные капли, а затылок все еще покалывает тонкими иглами.
Глаза Амона распахнуты широко, и Сейдо смотрит прямо в них, проваливается в теплую обволакивающую глубину. Сейчас он хочет быть. И быть вместе с этим человеком. Он настойчиво нажимает на грудь Амона, укладывая его на матрас. Сейдо хочет забыть о серых тенях в сумрачном тоннеле, хочет ощутить Амона руками, губами, всей кожей, впитать в себя его тепло, раствориться в запахе, услышать бьющуюся в венах жизнь. Он торопливо задирает вверх серую от бетонной пыли майку, будто боится не успеть, руки блуждают по ребрам, а губы уже ласкают живот, жадно покрывая его поцелуями.
Мокрые серые пряди падают вперед, холодные капли стекают на разгоряченную кожу. Амон непроизвольно втягивает живот. Под руками ощущается теплое, гладкое. Как драгоценное шлифованное дерево. Сейдо скользит пальцами по упругой поверхности, будто ища изъян и не находя его.
Когда-то ему довелось держать в руках отшлифованный спил настоящего дерева. Оно было светлым с темными годовыми кольцами, одуряюще пахло смолой, солнцем и жизнью, такое плотное и мягкое одновременно. Будто сохранило внутри, в глубине, сам тот солнечный свет, что дал ему силы расти. Сейчас Сейдо ощущает нечто похожее.
Губы собирают с живота Амона холодные капли, скатившиеся с волос, оставляя взамен теплые следы поцелуев. Вода на вкус солоноватая от пота. Сейдо хочет отдаться своим ощущениям целиком, раствориться в тепле. Амон кладет свою человеческую ладонь на его щеку, запускает восхитительно горячие пальцы между влажными прядями волос, притягивает к себе, касаясь животом, заглядывает в лицо, будто изучая.
— Сейдо, что с тобой происходит?
Сейдо только яростно мотает головой: «Не говори, не надо сейчас».
— Просто… — слова даются тяжело, он снова будто ворочает тяжёлые камни в заваленном тоннеле, — просто будь со мной, не отпускай. Это… пройдет.
Может быть, он похож на чудовище из сказок, древнего мутанта из Прежних времен, который по ночам выпивает из людей кровь, молодость и душу. Он кажется себе сейчас таким — голодным, пустым, жаждущим жизни. Ему все равно. Он умрёт, если остановится, развеется сотней тысяч пылинок, превратится в ничто.
Внутри мечется что-то на грани паники — успеть, удержать чужую руку, чужое бесценное тепло. Все они тут, рядом: тени, стертые лица, потерявшие себя в бесконечном пустом лабиринте, который никуда не ведет. Там нет даже чудовища — оно рассыпалось прахом. То же неминуемо ждет всех, идущих этим путем. Распад, забвение, небытие.
— Эй, — Амон ловит его запястья. — Что ты делаешь? Ты просишь не отпускать, но сам где-то далеко. Я здесь, с тобой, смотри на меня.
Лицо Амона близко-близко. Сейдо может только кивнуть в ответ.
Его глаза большие, темно-серые с голубым отливом.
Амон целует его горячо, сминая губы. Сейдо становится жарко, голова кружится, мысли проваливаются куда-то далеко. Амон садится и тянет его за собой, не разрывая поцелуя, не отнимая рук, но Сейдо вновь кажется, что Амон ускользнет от него, оставит одного среди распадающегося мира. Нельзя допустить этого.
Пальцы сами собой тянутся к животу Амона, находят завязки штанов, дергают их нервно, нетерпеливо, желая смести на своем пути любые преграды. Завязки нехотя поддаются, он наконец находит такое вожделенное трепетное тепло. Пальцы судорожно пробираются через жесткие завитки волос, касаются горячей, почти уже твердой плоти. Сейдо чувствует, как бедра Амона вздрагивают, откликаясь на прикосновения, как спотыкается его дыхание.
«Ты мой, только мой», — бьется в висках единственная мысль.
Сейдо отчаянно цепляется за живое тепло: пока Амон держит его в своих объятиях, он не станет добычей голодной пустоты.
Сейдо обнимает пальцами полувозбужденный член Амона и скользит по его поверхности нетерпеливо, настойчиво. Ловит жадно каждый его жест: как Амон чуть откидывается назад, как с трудом хватает воздух, а взгляд уплывает куда-то. На щеках проступает румянец, такой трогательно-невинный, что Сейдо хочет расцеловать его немедленно. Но не может остановиться. Не сейчас. Сейдо все ускоряет движения, торопится, желая соединиться как можно скорее. Амон морщится и стискивает зубы, напрягаются мышцы на его шее, но Сейдо это не останавливает. Амон с невероятным усилием, словно преодолевая многократно возросшую силу тяжести, тянется к Сейдо и, хватает его за плечо, произносит задыхающимся голосом:
— Прошу тебя… Полегче… Не спеши так…
Сейдо мало, мало всего: прикосновений, поцелуев, объятий, он жаждет полного слияния, жаждет чувствовать живое, горячее, трепещущее тело как свое собственное, чтобы сердце Амона билось в его собственной груди, чтобы дыхание их стало общим, он хочет влезть под кожу и дальше, прижаться сердцем к сердцу, осязать его, быть как можно ближе.
Амон медленным рваным движением проводит по его руке, пытается снова сфокусировать взгляд на нем:
— Н-не надо спешить. Я ведь здесь, я никуда не исчезну, — он стискивает руку Сейдо до боли.
— Правда? — в тот же миг, как произносит это, Сейдо понимает, что отчаянно боится именно этого.
Вместо ответа Амон сжимает руками его ребра и легко, как ребенка, переворачивает спиной к себе. Сейдо хочет возразить, но издает только сдавленный стон. Он хочет вырваться из крепких рук, вернуться обратно, чтобы снова видеть глаза Амона, но теперь его лицо исчезло, а под руками осталась пустота. Только на мгновение. Потом те же теплые руки выдергивают его на поверхность. Амон стягивает с него мешающие штаны и завораживающе медленно скользит по внутренней поверхности бедер, заставляя тело мелко вздрагивать, а его губы ласкают шею и плечи. Жаркое дыхание поднимает волоски на затылке.
Пальцы Амона проводят между ягодиц, гладят медленно, успокаивающе, но Сейдо не хочет успокаиваться. Он хочет всей возможной, безграничной близости прямо сейчас, но не смеет сказать об этом. Только впивается обкусанными ногтями в бедро Амона, прижимается к его пальцам. И благодарит богов, каких еще помнит, что Амон понимает его — палец проталкивается внутрь, медленно, постепенно массируя и расширяя проход. Дрожь прокатывается по телу волной тонких иголочек, оставляя онемение где-то на затылке и кончиках пальцев. Сейдо прижимается лопатками к груди Амона, изогнувшись, целует шею, обнимает вывернутой назад рукой — лишь бы чувствовать его полнее, получить целиком. Второй палец оказывается внутри — и все, что может Сейдо, только судорожно проталкивать через горло каждый вдох, потому что тело будто забыло, что ему нужен воздух.
— Можно? — спрашивает Амон необычно низким глухим голосом, звучащим возле самого уха. От этого голоса и обжигающего дыхания волосы встают дыбом и загораются красные вспышки перед глазами. Сейдо мычит в ответ что-то, что должно означать согласие.
Амон постепенно убирает пальцы, заставляя Сейдо вцепиться в него еще сильнее — он снова чувствует себя настолько потерянным, что хочется выть, и, кажется, он начинает поскуливать чуть слышно, сквозь зубы.
— Тихо, тихо, я здесь, — Амон прижимает его к себе крепко, дотягивается до губ, целует.
Сейдо чувствует, как горячая твердая плоть проталкивается внутрь, и сам движется навстречу. Это больно, почти мучительно, но Сейдо так жаждет этого слияния, что боль перестает быть чем-то важным перед этим высшим единством.
— Все хорошо? — но Сейдо уже нет здесь, он весь в этом чувстве единения — так жарко в паху, и на спине, и между их сомкнутых ладоней — Сейдо сжимает руку Амона с тыльной стороны, сплетя его пальцы со своими, и иногда ему кажется, что стоит надавить сильнее, и тонкие кости хрустнут.
— Ахх, — выдыхает он. — Прошу тебя… — слова разлетаются, как песчинки под ветром, теряют смысл.
Амон начинает двигаться быстрее. Сейдо представляет, будто взлетает на волне и опускается в ложбину или качается на качелях и вот-вот оторвется от земли. Он хочет преодолеть силу тяжести и подняться в небо, которое ближе с каждым толчком. Перед глазами все плывет и тает, остается только тягучая боль и сводящая с ума сладость. Он не знает больше, где он, что он, почему и зачем. Есть только томительное желание, их сплетенные пальцы и горячее дыхание Амона на затылке. Потом чужая рука проскальзывает вперед, сжимается на ноющем, пульсирующем члене. Сейдо хочет возразить, но только всхлипывает, впиваясь ногтями в затылок Амона.
Когда мучительное напряжение наконец разрешается, Сейдо кажется, что он лишился пут, позвоночника и боли. Он сейчас оторвется от земли и медленно поплывет к небу, потому что стал легким и пустым внутри, потому что больше нет преград.
Все заканчивается быстро и ослепляюще ярко, Сейдо теряется в затопившем его чувстве опустошения, полета и счастья.
Их единение распадается, и оба валятся без сил на матрас. Сейдо переворачивается, кладет голову на грудь Амона и слушает частый стук сердца. Кончики пальцев все еще колет иголочками. Ему кажется, что по всему телу бродят отголоски электрических разрядов.
Сейдо поднимается на локтях, заглядывает в лицо Амона, такое смятенное сейчас, такое прекрасное, яркое. Он так невозможно далек от всей этой грязи, небытия и распада. Сейдо целует его лицо медленно, долго, не отрываясь, чтобы распробовать каждую черту, каждую совершенную линию, сохранить его в своей памяти таким навсегда.
— Люблю тебя, — говорит он почти без звука, и Амон смотрит на него тепло, а потом сам целует его так крепко и долго, что Сейдо может представить себя в другой, прежней жизни. Он стоит на крыше высотки, как когда-то в далеком детстве, нестерпимо яркое солнце слепит глаза, а внизу расстилается Город. За ним охряной полосой лежит пустыня, а дальше, у самого горизонта, блестит на солнце далекое море.
Все это до сих пор там, и сейчас Сейдо верит, что когда-нибудь вернется и увидит их снова.
В общем это дело существует в рамках нашей с Айре "Пустыни", но думаю, что можно читать и так (хотя обоснуй все-таки стоит искать в основном тексте).
Название: Пыль и солнце
Автор: Ильмарэ
Бета: Airelinna
Фандом: Tokyo Ghoul
Персонажи: Амон Котаро/Такизава Сейдо
Категория: Слэш
Рейтинг: R
Размер: мини (~2200 слов)
Описание: Реальность распадается на части, теряет смысл и форму, ускользает, и, чтобы не исчезнуть в пустоте, Сейдо отчаянно цепляется за Амона, такого близкого, такого отчаянно живого.
Примечания: Написано в дополнение к главе 9 фанфика «Пустыня». При желании можно читать отдельно.
Лежит здесь: ficbook.net/readfic/6346285/16233213
Серость наступает со всех сторон.
Должно быть, Сейдо слишком много работал сегодня, или пыль забила глаза, но он смотрит вниз с груды рухнувших когда-то перекрытий и искореженной арматуры и видит не живых существ, бредущих к выходу после тяжелой работы, а блеклые тени, которые растворяются в сером тумане. Завтра они снова соткутся из ничего и вернутся бродить среди развалин. Все они знакомы ему: с кем-то он делит короткие перекуры, ведет одни и те же разговоры изо дня в день, с другими обменивается хмурыми взглядами. Но сейчас Сейдо не видит лиц и фигур, не узнает их.
Может быть, их просто стерли, и только стены хранят память о них. Их нет больше — никого из них: старых и молодых, сильных и доходяг, мужчин и женщин, красивых, больных, запуганных — не осталось никого из живых, только призрачные серые оболочки. Силуэты прежних владельцев, пленные души, проклятые на вечную каторгу.
читать дальше
Сейдо видит это каждый день в заваленном тоннеле: такие разные, непохожие друг на друга лица стирает тончайшая, рассыпанная в воздухе бетонная пыль. Кажется, стоит встать возле стены, и тебя не заметят, будто тебя не существует. Его пугает это превращение. А вдруг они и правда исчезнут так однажды?.. Насовсем.
Он не может отогнать от себя эти мысли: чем больше старается, тем навязчивее они преследуют, не дают покоя, лишают сна.
Что если все они умерли давно, оставив здесь лишь свои тени? Или их вовсе не было никогда? Что если и его самого нет?
Земля начинает уходить из-под ног, и хочется кричать, срывая голос, выворачивая наизнанку легкие, чтобы почувствовать свое тело, услышать звук, нарушить страшную иллюзию небытия, разбить своим криком стены — что угодно — чтобы разорвалось осколками и ранило его. Лишь бы знать: я еще живу, дышу, чувствую. Он вонзает ногти в собственную кожу, раздирая ее в кровь. Больно. Эти несколько мгновений он знает, что жив, но они тают стремительно, и его обступают вновь серые стены, пустые стертые лица. Он набирает больше воздуха, но тот застревает комом в горле, и Сейдо только давится кашлем, оступается, падает на колени.
— Ты в порядке? — Амон подхватывает его под локоть и поднимает на ноги.
— Д-да, — отвечает Сейдо машинально, не понимая вопроса.
Он бросает взгляд на Амона: его лицо тоже запорошило серым, как и у других, но это лишь сглаживает, размывает его яркие черты. Даже эта пыль не может скрыть их. На Сейдо смотрят внимательные темные глаза.
— Пойдем. — Он будто только очнулся ото сна и теперь сам тянет Амона за руку.
Там, недалеко от поста охранника, стоит бак с водой, которую работники пьют во время перекура. Вода с гадким маслянистым привкусом едва утоляет жажду, но Сейдо и не думает сейчас пить. На стене умывальник с вмятиной на боку — можно вылить туда из бака оставшуюся воду, чтобы умыться. Бесполезное занятие, когда мельчайшая бетонная крошка повсюду: на одежде и под ней, на лицах, руках, волосах…
И кажется, внутри тоже осталась только пыль: кружится в пустоте, оседает хлопьями на дно. Сейдо снова тонет в чувстве небытия, как в зыбучем песке, хватается за края осыпи, но крупинки ускользают сквозь пальцы, и он погружается глубже, захлебывается, исчезает…
— Сейдо…
В глазах Амона столько беспокойства, тепла, заботы.
Сейдо не может видеть и на его лице эти следы распада. Он хочет их уничтожить, стереть. Сейдо обнимает Амона за шею, тянет вниз. Тот не спрашивает и не спорит — просто подчиняется. От такого доверия мурашки бегут по затылку. Сейдо льет воду на припорошенную серым макушку, ерошит волосы Амона, чтобы избавиться от навязчивых крупинок. Он хочет вернуть им яркий черный цвет.
Амон выворачивается из его рук.
— Погоди, погоди, Сейдо. Оставь немного воды.
— Не могу больше видеть эту серость, будто все вокруг пеплом засыпано. Будто мы все сгорели в пожаре, но еще не знаем об этом. А потом нас просто развеет ветром. Откуда тебе знать, что ты еще не умер?
— Я понимаю, — по лицу Амона текут грязные потоки, Сейдо тянется к нему, проводит влажной ладонью по коже, будто в самом деле стирая ненавистные следы смерти. — Дай я, — Амон кивком предлагает ему наклониться тоже.
Прохладная вода находит дорожку под волосами, струится по впадине на шее. Сейдо вздрагивает, когда теплые пальцы касаются кожи, зажмуривается от того, как дрожь мелкой рябью пробегает вдоль позвоночника. Амон выплескивает оставшуюся воду ему в лицо. Сейдо трясет головой, избавляясь от лишней влаги, а когда открывает глаза, видит отросшую прядь волос цвета пепла. Должно быть, он все-таки выгорел дотла, а теперь просто отчаянно хватается за жизнь, которая ему не принадлежит.
— С меня так просто не смоешь все это, — он чувствует в этом свою вину.
— Ничего страшного. Ты просто выглядишь теперь… иначе. Не плохо. Мне нравится, — Амон пытается его подбодрить.
Так глупо, думает Сейдо, но от этих слов становится теплее.
В их каморке Амон зажигает тусклую горелку. Сейдо стягивает с его плеч запыленную куртку. Бетонная мука разлетается облачком вокруг, Сейдо чихает, и Амон отбирает у него куртку, чтобы вытрясти снаружи.
Когда он возвращается, Сейдо тянет его к себе.
— Ну вот, ты снова в пыли.
Странно слышать в собственном голосе мамины интонации. Она часто говорила таким печально-раздосадованным тоном. Но мамы здесь нет.
Сейдо снова проводит влажной рукой по лицу Амона, спускается по шее, по груди. Амон ловит его ладонь, целует ее, обжигая своим дыханием. По спине стекают холодные капли, а затылок все еще покалывает тонкими иглами.
Глаза Амона распахнуты широко, и Сейдо смотрит прямо в них, проваливается в теплую обволакивающую глубину. Сейчас он хочет быть. И быть вместе с этим человеком. Он настойчиво нажимает на грудь Амона, укладывая его на матрас. Сейдо хочет забыть о серых тенях в сумрачном тоннеле, хочет ощутить Амона руками, губами, всей кожей, впитать в себя его тепло, раствориться в запахе, услышать бьющуюся в венах жизнь. Он торопливо задирает вверх серую от бетонной пыли майку, будто боится не успеть, руки блуждают по ребрам, а губы уже ласкают живот, жадно покрывая его поцелуями.
Мокрые серые пряди падают вперед, холодные капли стекают на разгоряченную кожу. Амон непроизвольно втягивает живот. Под руками ощущается теплое, гладкое. Как драгоценное шлифованное дерево. Сейдо скользит пальцами по упругой поверхности, будто ища изъян и не находя его.
Когда-то ему довелось держать в руках отшлифованный спил настоящего дерева. Оно было светлым с темными годовыми кольцами, одуряюще пахло смолой, солнцем и жизнью, такое плотное и мягкое одновременно. Будто сохранило внутри, в глубине, сам тот солнечный свет, что дал ему силы расти. Сейчас Сейдо ощущает нечто похожее.
Губы собирают с живота Амона холодные капли, скатившиеся с волос, оставляя взамен теплые следы поцелуев. Вода на вкус солоноватая от пота. Сейдо хочет отдаться своим ощущениям целиком, раствориться в тепле. Амон кладет свою человеческую ладонь на его щеку, запускает восхитительно горячие пальцы между влажными прядями волос, притягивает к себе, касаясь животом, заглядывает в лицо, будто изучая.
— Сейдо, что с тобой происходит?
Сейдо только яростно мотает головой: «Не говори, не надо сейчас».
— Просто… — слова даются тяжело, он снова будто ворочает тяжёлые камни в заваленном тоннеле, — просто будь со мной, не отпускай. Это… пройдет.
Может быть, он похож на чудовище из сказок, древнего мутанта из Прежних времен, который по ночам выпивает из людей кровь, молодость и душу. Он кажется себе сейчас таким — голодным, пустым, жаждущим жизни. Ему все равно. Он умрёт, если остановится, развеется сотней тысяч пылинок, превратится в ничто.
Внутри мечется что-то на грани паники — успеть, удержать чужую руку, чужое бесценное тепло. Все они тут, рядом: тени, стертые лица, потерявшие себя в бесконечном пустом лабиринте, который никуда не ведет. Там нет даже чудовища — оно рассыпалось прахом. То же неминуемо ждет всех, идущих этим путем. Распад, забвение, небытие.
— Эй, — Амон ловит его запястья. — Что ты делаешь? Ты просишь не отпускать, но сам где-то далеко. Я здесь, с тобой, смотри на меня.
Лицо Амона близко-близко. Сейдо может только кивнуть в ответ.
Его глаза большие, темно-серые с голубым отливом.
Амон целует его горячо, сминая губы. Сейдо становится жарко, голова кружится, мысли проваливаются куда-то далеко. Амон садится и тянет его за собой, не разрывая поцелуя, не отнимая рук, но Сейдо вновь кажется, что Амон ускользнет от него, оставит одного среди распадающегося мира. Нельзя допустить этого.
Пальцы сами собой тянутся к животу Амона, находят завязки штанов, дергают их нервно, нетерпеливо, желая смести на своем пути любые преграды. Завязки нехотя поддаются, он наконец находит такое вожделенное трепетное тепло. Пальцы судорожно пробираются через жесткие завитки волос, касаются горячей, почти уже твердой плоти. Сейдо чувствует, как бедра Амона вздрагивают, откликаясь на прикосновения, как спотыкается его дыхание.
«Ты мой, только мой», — бьется в висках единственная мысль.
Сейдо отчаянно цепляется за живое тепло: пока Амон держит его в своих объятиях, он не станет добычей голодной пустоты.
Сейдо обнимает пальцами полувозбужденный член Амона и скользит по его поверхности нетерпеливо, настойчиво. Ловит жадно каждый его жест: как Амон чуть откидывается назад, как с трудом хватает воздух, а взгляд уплывает куда-то. На щеках проступает румянец, такой трогательно-невинный, что Сейдо хочет расцеловать его немедленно. Но не может остановиться. Не сейчас. Сейдо все ускоряет движения, торопится, желая соединиться как можно скорее. Амон морщится и стискивает зубы, напрягаются мышцы на его шее, но Сейдо это не останавливает. Амон с невероятным усилием, словно преодолевая многократно возросшую силу тяжести, тянется к Сейдо и, хватает его за плечо, произносит задыхающимся голосом:
— Прошу тебя… Полегче… Не спеши так…
Сейдо мало, мало всего: прикосновений, поцелуев, объятий, он жаждет полного слияния, жаждет чувствовать живое, горячее, трепещущее тело как свое собственное, чтобы сердце Амона билось в его собственной груди, чтобы дыхание их стало общим, он хочет влезть под кожу и дальше, прижаться сердцем к сердцу, осязать его, быть как можно ближе.
Амон медленным рваным движением проводит по его руке, пытается снова сфокусировать взгляд на нем:
— Н-не надо спешить. Я ведь здесь, я никуда не исчезну, — он стискивает руку Сейдо до боли.
— Правда? — в тот же миг, как произносит это, Сейдо понимает, что отчаянно боится именно этого.
Вместо ответа Амон сжимает руками его ребра и легко, как ребенка, переворачивает спиной к себе. Сейдо хочет возразить, но издает только сдавленный стон. Он хочет вырваться из крепких рук, вернуться обратно, чтобы снова видеть глаза Амона, но теперь его лицо исчезло, а под руками осталась пустота. Только на мгновение. Потом те же теплые руки выдергивают его на поверхность. Амон стягивает с него мешающие штаны и завораживающе медленно скользит по внутренней поверхности бедер, заставляя тело мелко вздрагивать, а его губы ласкают шею и плечи. Жаркое дыхание поднимает волоски на затылке.
Пальцы Амона проводят между ягодиц, гладят медленно, успокаивающе, но Сейдо не хочет успокаиваться. Он хочет всей возможной, безграничной близости прямо сейчас, но не смеет сказать об этом. Только впивается обкусанными ногтями в бедро Амона, прижимается к его пальцам. И благодарит богов, каких еще помнит, что Амон понимает его — палец проталкивается внутрь, медленно, постепенно массируя и расширяя проход. Дрожь прокатывается по телу волной тонких иголочек, оставляя онемение где-то на затылке и кончиках пальцев. Сейдо прижимается лопатками к груди Амона, изогнувшись, целует шею, обнимает вывернутой назад рукой — лишь бы чувствовать его полнее, получить целиком. Второй палец оказывается внутри — и все, что может Сейдо, только судорожно проталкивать через горло каждый вдох, потому что тело будто забыло, что ему нужен воздух.
— Можно? — спрашивает Амон необычно низким глухим голосом, звучащим возле самого уха. От этого голоса и обжигающего дыхания волосы встают дыбом и загораются красные вспышки перед глазами. Сейдо мычит в ответ что-то, что должно означать согласие.
Амон постепенно убирает пальцы, заставляя Сейдо вцепиться в него еще сильнее — он снова чувствует себя настолько потерянным, что хочется выть, и, кажется, он начинает поскуливать чуть слышно, сквозь зубы.
— Тихо, тихо, я здесь, — Амон прижимает его к себе крепко, дотягивается до губ, целует.
Сейдо чувствует, как горячая твердая плоть проталкивается внутрь, и сам движется навстречу. Это больно, почти мучительно, но Сейдо так жаждет этого слияния, что боль перестает быть чем-то важным перед этим высшим единством.
— Все хорошо? — но Сейдо уже нет здесь, он весь в этом чувстве единения — так жарко в паху, и на спине, и между их сомкнутых ладоней — Сейдо сжимает руку Амона с тыльной стороны, сплетя его пальцы со своими, и иногда ему кажется, что стоит надавить сильнее, и тонкие кости хрустнут.
— Ахх, — выдыхает он. — Прошу тебя… — слова разлетаются, как песчинки под ветром, теряют смысл.
Амон начинает двигаться быстрее. Сейдо представляет, будто взлетает на волне и опускается в ложбину или качается на качелях и вот-вот оторвется от земли. Он хочет преодолеть силу тяжести и подняться в небо, которое ближе с каждым толчком. Перед глазами все плывет и тает, остается только тягучая боль и сводящая с ума сладость. Он не знает больше, где он, что он, почему и зачем. Есть только томительное желание, их сплетенные пальцы и горячее дыхание Амона на затылке. Потом чужая рука проскальзывает вперед, сжимается на ноющем, пульсирующем члене. Сейдо хочет возразить, но только всхлипывает, впиваясь ногтями в затылок Амона.
Когда мучительное напряжение наконец разрешается, Сейдо кажется, что он лишился пут, позвоночника и боли. Он сейчас оторвется от земли и медленно поплывет к небу, потому что стал легким и пустым внутри, потому что больше нет преград.
Все заканчивается быстро и ослепляюще ярко, Сейдо теряется в затопившем его чувстве опустошения, полета и счастья.
Их единение распадается, и оба валятся без сил на матрас. Сейдо переворачивается, кладет голову на грудь Амона и слушает частый стук сердца. Кончики пальцев все еще колет иголочками. Ему кажется, что по всему телу бродят отголоски электрических разрядов.
Сейдо поднимается на локтях, заглядывает в лицо Амона, такое смятенное сейчас, такое прекрасное, яркое. Он так невозможно далек от всей этой грязи, небытия и распада. Сейдо целует его лицо медленно, долго, не отрываясь, чтобы распробовать каждую черту, каждую совершенную линию, сохранить его в своей памяти таким навсегда.
— Люблю тебя, — говорит он почти без звука, и Амон смотрит на него тепло, а потом сам целует его так крепко и долго, что Сейдо может представить себя в другой, прежней жизни. Он стоит на крыше высотки, как когда-то в далеком детстве, нестерпимо яркое солнце слепит глаза, а внизу расстилается Город. За ним охряной полосой лежит пустыня, а дальше, у самого горизонта, блестит на солнце далекое море.
Все это до сих пор там, и сейчас Сейдо верит, что когда-нибудь вернется и увидит их снова.
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 24 декабря 2017
Вот чего-то захотелось собрать немного милоты под Новый год.
Амон, Акира и Сейдо. Мелкие))
Осторожно, пикспам
Амон, Акира и Сейдо. Мелкие))
Осторожно, пикспам
@темы: fanart, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (1)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
воскресенье, 12 ноября 2017
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
вторник, 10 октября 2017
Название: Неразорванная нить
Автор: Ильмарэ
Бета: Airelinna
Фандом: Tokyo Ghoul
Персонажи: Мадо Курео, Донато Порпора, Амон Котаро
Категория: Джен
Жанр: Драма
Рейтинг: PG
Размер: мини (~1300 слов)
Описание: Похоже на поединок. Или танец двух хищников – у кого найдется больше выдержки, тот и победит.
Дисклеймер: прав не имею, выгоды не извлекаю.
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6042789
Люминесцентные лампы ярко освещали чистое, совершенно пустое пространство, окружающее гуля. Половина, где находился следователь, оставалась в полумраке. По стеклянному экрану, разделявшему их, порой пробегали заблудившиеся блики.
«Похоже на сцену, чертовски похоже на сцену, и сейчас гуль даст очередное представление. Но никто ведь не расстроится, если я тоже немного поучаствую?» — решил Курео.
— Следователь старшего класса Мадо Курео. Как интересно… — Порпора выглядел довольным, как кот, дорвавшийся до сметаны. — Пришел поговорить о своем напарнике?
читать дальше
— Нет, вовсе нет. — Курео сел напротив.
Похоже на поединок. Или танец двух хищников — у кого найдется больше выдержки, тот и победит.
— Хочу поглядеть на тебя.
— Разве ты не все обо мне знаешь? — Он улыбался мягкой ласковой улыбкой.
— Дела, досье… — Курео неопределенно махнул рукой, взгляд его блуждал в неведомых пространствах, — макулатура, бюрократия. Чушь, — улыбнулся он, глядя теперь противнику прямо в глаза. — Вся правда тут, — он снова махнул рукой, но уже в его сторону. — И ложь тоже. Мне вот кажется, что ты весь состоишь из лжи. Что она и есть твоя суть, но и это обман — хорошую ложь можно выстроить только на фундаменте из правды.
— Ты любопытный экземпляр, Мадо Курео. Для человека, я имею в виду. Пришел помериться силой духа? Напрасно. В тебе слишком много боли, — он смотрел долго, проникновенно, будто ждал признания и, не дождавшись, продолжил: — Ты до сих пор не отпустил ее, так ведь? Ты бежишь за ней, будто можешь догнать. Но это невозможно, — лицо Порпоры было полно сочувствия. — Она всегда на шаг впереди тебя. Как бы близко ты не подходил к смерти — а ты хочешь подойти к ней как можно ближе, перейти грань — ты не догонишь ее и тогда.
Курео тихо хихикал — нарочно или оно само вырывалось, он не мог бы сказать.
— Ты же должен быть христианином. Твоя вера учит любви, или я не прав?
— Вера! Вера всесильна и безгранична! Вера способна на все и превыше разума и логики. Вера правит всеми нами.
— Неужели ты никогда не любил?
Порпора расхохотался.
— О! Я люблю, тебе не понять этого, но я люблю их всех, я вижу их тайные струны, их раны, их боль — любовь помогает мне, любовь ведет их ко мне, отдает их мне. Я знаю их, я прикасаюсь к их душам, и они сделают все, они пойдут за мной даже ненавидя, потому что я один могу проникнуть так глубоко, увидеть их суть, коснуться сокровенного. И они готовы на все ради этого прикосновения, чтобы не остаться в одиночестве, во тьме, потерянными тенями. Они ухватятся даже за боль. Я знаю их страхи, я могу показать их демонов. Они мои. Мои. Потому что сами так решили, сами пришли ко мне…
Его вкрадчивый голос звучал нежно, убаюкивал, обволакивал. Убеждал. Слово за словом, виток за витком выплетая паутину, приманивая жертву.
Глаза Порпоры горели азартом, горячим неистовым огнем. Он любил эту игру, наслаждался ею, и рад был поделиться секретами своего искусства с тем, кто мог понять, оценить. Он купался в своей власти, которая окружала его невидимым сияющим ореолом даже здесь и сейчас. Он торжествовал.
На губах Курео все ещё блуждала усмешка. У него не было слов. Он чувствовал пустоту внутри, он стоял на краю, и, чтобы идти вперёд, ему необходим был мост.
И он построит его.
Он поднялся и пошёл к выходу. Гуль прожигал его спину взглядом.
У самой двери Курео обернулся и долго смотрел на своего противника, склонив голову. Над пропастью медленно росли металлические балки, натягивались ванты, ложился прочный настил.
— Нет, — сказал он наконец. — Ты умеешь заглянуть прямо в душу и отыскать там чувства, сыграть на нужных струнах. Но ты не умеешь любить, Порпора. Привязанность, боль, страх — это лишь инструменты для тебя. Ты пытаешься поймать людей в ловушку, удержать за их чувства, словно за ниточки, превратить в послушных марионеток. Ты упиваешься властью, но это другое. Это рабство. Ты можешь подчинять, можешь привязать к себе, но ты никогда не получишь их любовь, потому как сам не можешь почувствовать ее. Твои куклы — живые люди, и они уйдут от тебя, как только увидят нити в твоих руках, они разорвут их и освободятся. Но ты так и не сможешь любить.
Мост был готов, и Курео шагнул на него.
— Но пока мои нити крепки и марионетки послушны, они мои. Где ты видел, чтобы куклы сбегали от кукловода?
Курео покачал головой.
— Неужели тебе нужны слабые, Порпора? Сильный духом почувствует фальшь и увидит твою игру, он найдёт путь. В любом случае шанс есть, иначе тебя не забавляла бы эта игра. Я прав?
Порпора расхохотался.
— Хочешь увидеть мою победу?
Курео взялся за ручку двери, но, обернувшись, пожал плечами.
— Ты уже проиграл, — усмешка его чуть изменилась, а в глазах мелькнуло что-то мечтательное и скрылось за обычной гримасой.
Пусть люди видят то, что нужно, то, что хотят видеть. Свои чувства он оставит при себе.
Мадо Курео любил игру не меньше Донато Порпоры, но кто бы что ни думал о нем и кем бы ни считал, у него было то, что не могло стать ставкой в игре, потому как было неизмеримо больше любой игры, любой власти. И даже жизни.
***
Дверь за следователем закрылась.
Жаль. Хорошая могла бы получиться партия. Донато Порпора любил поединки со стоящими противниками. Этот был неплох. Весьма неплох. Но, кажется, не готов рисковать по-настоящему, не готов к большим ставкам. Досадно.
В одном только он ошибся, — гуль посмотрел на собственное отражение в бронированном стекле, — у каждого правила есть исключения. Так уж вышло, что больше всего этого следователя должно интересовать именно оно.
Донато подумал, как он ценит в противнике сильную волю, упрямство, стремление бороться до конца — и после конца, после поражения. Какой трепет вызывает в нем чистота невинности, как жаждет он отточить, закалить ее испытанием, поднять к новым высотам. Чтобы низвергнуть ее или склониться перед ней — он и сам не знал, это великая тайна, которая манила его. Он бы хотел узнать, что сделает тогда. Но… еще никто не поставил его перед этим выбором. Как жаль.
Твой напарник будет принадлежать мне настолько, насколько сам того захочет, насколько сам позволит мне. Не больше того. Но и не меньше.
Ты ошибаешься, следователь, даже прожженные людоеды способны полюбить. Хотя бы раз.
— Ты ведь не обманываешь себя, да? — задал он вопрос отражению в стекле.
***
В воздухе носились пятипалые кленовые листья, потерянно шуршали по обочинам, влекомые осенним ветром в одному ему известные края. По темному небу мчались рваные клочья облаков, а из набухших дождем туч срывались холодные капли. Одинокие птицы высоко над головой то ли боролись с потоком воздуха, то ли приникали к нему. Человеку внизу приходилось тяжелее.
В районном управлении CCG погасли почти все окна. Даже местные трудоголики разошлись по домам. Однако в их кабинете еще горел свет, о чем сообщала сияющая полоса под дверью, яркой чертой прорезающая темноту коридора.
Ну конечно, кто бы мог сомневаться. Амон-кун просто так не сдается.
Он так и уснул на столе среди разложенных бумаг, уронив голову на руки. По экрану компьютера бегала цветная заставка.
Курео присел на край стола и осторожно потряс напарника за плечо. Тот вскинулся тут же, заозирался, словно ожидая услышать сигнал тревоги. Потом посмотрел на ухмыляющееся лицо старшего товарища и смущенно опустил глаза.
— Тебя никто не ждет дома, Амон-кун?
Мальчик мотнул головой — то ли отвечая отрицанием, то ли отметая сам вопрос. На щеках проступил румянец.
— Простите, Мадо-сан. Я хотел разобраться с этим делом…
— У нас будет на это еще не один день, Амон-кун.
— Простите, — Амон собирал бумаги, не решаясь снова поднять глаза.
— Не пытайся успеть сделать все и сразу. Следствие — кропотливая работа. Тут спешить не нужно.
Мальчик сверкнул на него глазами, но вслух не сказал ничего. Потом отрывисто кивнул, демонстрируя, что подчиняется.
Курео следил за ним, прищурив глаз. Из парня может выйти хороший следователь. Если только…
Курео присмотрелся к нему внимательно.
Ты уверен, что разорвал все нити, мальчик?
«Оставь прошлое в прошлом», — подумал он было, но Касука оглядывалась на него через плечо в тот последний раз и будто звала его снова: «Следуй за мной, любимый». В такие моменты он очень ясно понимал, что сам не хочет рвать нити, даже если они удерживают его на месте, связывают, не дают идти вперед, даже если огонь гнева сжигает его изнутри. Слишком страшно, слишком больно — отпустить прошлое, отпустить ее навсегда. И он будет бежать по замкнутому кругу до самого конца…
Разорви эти нити, мальчик, ты сможешь. Пока еще не поздно.
Автор: Ильмарэ
Бета: Airelinna
Фандом: Tokyo Ghoul
Персонажи: Мадо Курео, Донато Порпора, Амон Котаро
Категория: Джен
Жанр: Драма
Рейтинг: PG
Размер: мини (~1300 слов)
Описание: Похоже на поединок. Или танец двух хищников – у кого найдется больше выдержки, тот и победит.
Дисклеймер: прав не имею, выгоды не извлекаю.
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/6042789
Люминесцентные лампы ярко освещали чистое, совершенно пустое пространство, окружающее гуля. Половина, где находился следователь, оставалась в полумраке. По стеклянному экрану, разделявшему их, порой пробегали заблудившиеся блики.
«Похоже на сцену, чертовски похоже на сцену, и сейчас гуль даст очередное представление. Но никто ведь не расстроится, если я тоже немного поучаствую?» — решил Курео.
— Следователь старшего класса Мадо Курео. Как интересно… — Порпора выглядел довольным, как кот, дорвавшийся до сметаны. — Пришел поговорить о своем напарнике?
читать дальше
— Нет, вовсе нет. — Курео сел напротив.
Похоже на поединок. Или танец двух хищников — у кого найдется больше выдержки, тот и победит.
— Хочу поглядеть на тебя.
— Разве ты не все обо мне знаешь? — Он улыбался мягкой ласковой улыбкой.
— Дела, досье… — Курео неопределенно махнул рукой, взгляд его блуждал в неведомых пространствах, — макулатура, бюрократия. Чушь, — улыбнулся он, глядя теперь противнику прямо в глаза. — Вся правда тут, — он снова махнул рукой, но уже в его сторону. — И ложь тоже. Мне вот кажется, что ты весь состоишь из лжи. Что она и есть твоя суть, но и это обман — хорошую ложь можно выстроить только на фундаменте из правды.
— Ты любопытный экземпляр, Мадо Курео. Для человека, я имею в виду. Пришел помериться силой духа? Напрасно. В тебе слишком много боли, — он смотрел долго, проникновенно, будто ждал признания и, не дождавшись, продолжил: — Ты до сих пор не отпустил ее, так ведь? Ты бежишь за ней, будто можешь догнать. Но это невозможно, — лицо Порпоры было полно сочувствия. — Она всегда на шаг впереди тебя. Как бы близко ты не подходил к смерти — а ты хочешь подойти к ней как можно ближе, перейти грань — ты не догонишь ее и тогда.
Курео тихо хихикал — нарочно или оно само вырывалось, он не мог бы сказать.
— Ты же должен быть христианином. Твоя вера учит любви, или я не прав?
— Вера! Вера всесильна и безгранична! Вера способна на все и превыше разума и логики. Вера правит всеми нами.
— Неужели ты никогда не любил?
Порпора расхохотался.
— О! Я люблю, тебе не понять этого, но я люблю их всех, я вижу их тайные струны, их раны, их боль — любовь помогает мне, любовь ведет их ко мне, отдает их мне. Я знаю их, я прикасаюсь к их душам, и они сделают все, они пойдут за мной даже ненавидя, потому что я один могу проникнуть так глубоко, увидеть их суть, коснуться сокровенного. И они готовы на все ради этого прикосновения, чтобы не остаться в одиночестве, во тьме, потерянными тенями. Они ухватятся даже за боль. Я знаю их страхи, я могу показать их демонов. Они мои. Мои. Потому что сами так решили, сами пришли ко мне…
Его вкрадчивый голос звучал нежно, убаюкивал, обволакивал. Убеждал. Слово за словом, виток за витком выплетая паутину, приманивая жертву.
Глаза Порпоры горели азартом, горячим неистовым огнем. Он любил эту игру, наслаждался ею, и рад был поделиться секретами своего искусства с тем, кто мог понять, оценить. Он купался в своей власти, которая окружала его невидимым сияющим ореолом даже здесь и сейчас. Он торжествовал.
На губах Курео все ещё блуждала усмешка. У него не было слов. Он чувствовал пустоту внутри, он стоял на краю, и, чтобы идти вперёд, ему необходим был мост.
И он построит его.
Он поднялся и пошёл к выходу. Гуль прожигал его спину взглядом.
У самой двери Курео обернулся и долго смотрел на своего противника, склонив голову. Над пропастью медленно росли металлические балки, натягивались ванты, ложился прочный настил.
— Нет, — сказал он наконец. — Ты умеешь заглянуть прямо в душу и отыскать там чувства, сыграть на нужных струнах. Но ты не умеешь любить, Порпора. Привязанность, боль, страх — это лишь инструменты для тебя. Ты пытаешься поймать людей в ловушку, удержать за их чувства, словно за ниточки, превратить в послушных марионеток. Ты упиваешься властью, но это другое. Это рабство. Ты можешь подчинять, можешь привязать к себе, но ты никогда не получишь их любовь, потому как сам не можешь почувствовать ее. Твои куклы — живые люди, и они уйдут от тебя, как только увидят нити в твоих руках, они разорвут их и освободятся. Но ты так и не сможешь любить.
Мост был готов, и Курео шагнул на него.
— Но пока мои нити крепки и марионетки послушны, они мои. Где ты видел, чтобы куклы сбегали от кукловода?
Курео покачал головой.
— Неужели тебе нужны слабые, Порпора? Сильный духом почувствует фальшь и увидит твою игру, он найдёт путь. В любом случае шанс есть, иначе тебя не забавляла бы эта игра. Я прав?
Порпора расхохотался.
— Хочешь увидеть мою победу?
Курео взялся за ручку двери, но, обернувшись, пожал плечами.
— Ты уже проиграл, — усмешка его чуть изменилась, а в глазах мелькнуло что-то мечтательное и скрылось за обычной гримасой.
Пусть люди видят то, что нужно, то, что хотят видеть. Свои чувства он оставит при себе.
Мадо Курео любил игру не меньше Донато Порпоры, но кто бы что ни думал о нем и кем бы ни считал, у него было то, что не могло стать ставкой в игре, потому как было неизмеримо больше любой игры, любой власти. И даже жизни.
Дверь за следователем закрылась.
Жаль. Хорошая могла бы получиться партия. Донато Порпора любил поединки со стоящими противниками. Этот был неплох. Весьма неплох. Но, кажется, не готов рисковать по-настоящему, не готов к большим ставкам. Досадно.
В одном только он ошибся, — гуль посмотрел на собственное отражение в бронированном стекле, — у каждого правила есть исключения. Так уж вышло, что больше всего этого следователя должно интересовать именно оно.
Донато подумал, как он ценит в противнике сильную волю, упрямство, стремление бороться до конца — и после конца, после поражения. Какой трепет вызывает в нем чистота невинности, как жаждет он отточить, закалить ее испытанием, поднять к новым высотам. Чтобы низвергнуть ее или склониться перед ней — он и сам не знал, это великая тайна, которая манила его. Он бы хотел узнать, что сделает тогда. Но… еще никто не поставил его перед этим выбором. Как жаль.
Твой напарник будет принадлежать мне настолько, насколько сам того захочет, насколько сам позволит мне. Не больше того. Но и не меньше.
Ты ошибаешься, следователь, даже прожженные людоеды способны полюбить. Хотя бы раз.
— Ты ведь не обманываешь себя, да? — задал он вопрос отражению в стекле.
В воздухе носились пятипалые кленовые листья, потерянно шуршали по обочинам, влекомые осенним ветром в одному ему известные края. По темному небу мчались рваные клочья облаков, а из набухших дождем туч срывались холодные капли. Одинокие птицы высоко над головой то ли боролись с потоком воздуха, то ли приникали к нему. Человеку внизу приходилось тяжелее.
В районном управлении CCG погасли почти все окна. Даже местные трудоголики разошлись по домам. Однако в их кабинете еще горел свет, о чем сообщала сияющая полоса под дверью, яркой чертой прорезающая темноту коридора.
Ну конечно, кто бы мог сомневаться. Амон-кун просто так не сдается.
Он так и уснул на столе среди разложенных бумаг, уронив голову на руки. По экрану компьютера бегала цветная заставка.
Курео присел на край стола и осторожно потряс напарника за плечо. Тот вскинулся тут же, заозирался, словно ожидая услышать сигнал тревоги. Потом посмотрел на ухмыляющееся лицо старшего товарища и смущенно опустил глаза.
— Тебя никто не ждет дома, Амон-кун?
Мальчик мотнул головой — то ли отвечая отрицанием, то ли отметая сам вопрос. На щеках проступил румянец.
— Простите, Мадо-сан. Я хотел разобраться с этим делом…
— У нас будет на это еще не один день, Амон-кун.
— Простите, — Амон собирал бумаги, не решаясь снова поднять глаза.
— Не пытайся успеть сделать все и сразу. Следствие — кропотливая работа. Тут спешить не нужно.
Мальчик сверкнул на него глазами, но вслух не сказал ничего. Потом отрывисто кивнул, демонстрируя, что подчиняется.
Курео следил за ним, прищурив глаз. Из парня может выйти хороший следователь. Если только…
Курео присмотрелся к нему внимательно.
Ты уверен, что разорвал все нити, мальчик?
«Оставь прошлое в прошлом», — подумал он было, но Касука оглядывалась на него через плечо в тот последний раз и будто звала его снова: «Следуй за мной, любимый». В такие моменты он очень ясно понимал, что сам не хочет рвать нити, даже если они удерживают его на месте, связывают, не дают идти вперед, даже если огонь гнева сжигает его изнутри. Слишком страшно, слишком больно — отпустить прошлое, отпустить ее навсегда. И он будет бежать по замкнутому кругу до самого конца…
Разорви эти нити, мальчик, ты сможешь. Пока еще не поздно.
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
14:19
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 27 июня 2017
Добила перевод очаровательных драббликов. Пусть тоже будет здесь.
Переводчик: Ильмарэ
Автор: sithgem (оригинал здесь http://archiveofourown.org/works/6759274/chapters/15448018)
Название: Полиаморные мартовские драбблы
Фэндом: Tokyo Ghoul
Бета: Airelinna
Размер: серия из 5 драбблов
Персонажи: Амон Котаро/Мадо Акира/Такизава Сейдо
Категория: слэш и гет
Жанр: ангст, флафф
Предупреждения: полиамория
Рейтинг: PG
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/5437447
читать дальше
1. Призрак
Ей не нужно было читать карточки от их семей. Или посещать их могилы. Или смотреть на единственное удачное фото, оставшееся от той ночи в баре, где они смеялись и пили до потери сознания. Тень сожаления следовала за ней с того самого момента, как ей сказали, что они пропали.
В большинстве случаев она не противилась этому. В большинстве она работала или сражалась с толпами гулей ради того, чтобы потом отдаться воспоминаниям. Ради нескольких мгновений затишья, когда она могла побыть с ее мальчиками. Друзьями — определенно. Возможно, любимыми. Но ее мальчиками.
С воспоминаниями так бывает — ты можешь попытаться затолкать их подальше. Можешь отвлечься, чтобы не подпускать их близко. Можешь обманывать себя, пока сама не поверишь в эту ложь. Это путь, о котором Акира знала всегда: она скрывала свои чувства до тех пор, пока сама не поверила, что была такой холодной, как все думали. Возможно, она и была. Холодной, с мимолетными вспышками тепла, вызывающими бурю. Возможно, так и было.
И, глядя на внешний мир, взяв в одну руку бокал и поправляя униформу другой, она чувствовала, что они рядом с ней. Воспоминания о мальчиках, которых она любила. Ее мальчиках.
Может быть, однажды она увидит их снова и, может быть, больше, чем на мгновение. Часть ее надеялась, что нет. Она не хотела представлять, как клинок рассекает их черепа. Но, возможно, она снова увидит их. Увидит своих мальчиков такими, какими она их помнит.
Приятно думать так. Но Акира знала другое — так или иначе они все еще оставались призраками.
2. Ласковые имена
— Нет, — сказал Сейдо, пряча улыбку.
— Да ладно, тебе же нравится, — поддразнил его Амон. Сейдо сложил руки на груди и забился в угол дивана.
— Я отказываюсь, — проворчал он снова. — Это глупо и по–детски.
Акира ухмыльнулась ему с другой стороны дивана.
— Солнышко — это глупо и по-детски? — спросила она.
— Да! Нет. Я имею в виду… Ты знаешь, что я имею в виду.
— Ладно тебе, солнышко, — Акира нырнула за спину Амона, ее рука скользнула вокруг его талии. Сейдо издал сдавленный смешок, отчаянно цепляясь за подлокотник.
— Хватит, Мадо! — он слабо оттолкнул ее руку, лишь отчасти пытаясь вырваться.
— Я думаю, ты заходишь слишком далеко, булочка, — Амон улыбнулся.
— Вот только ты не начинай! — угрожающе бросил ему Сейдо, безуспешно пытаясь выглядеть раздраженным. Акира обернулась к Амону и подарила ему целомудренный поцелуй.
— Ну хоть немного, лапушка!
— Хватит!
— Пора уложить нашего маленького медвежонка.
— Ну это уже обидно. Меня лично это обижает.
— Наверное, нам стоит избавить его от страданий, пирожочек.
— Ты злая.
Амон рассмеялся и притянул Сейдо в свои объятия, Акира взяла его за руку.
— Если тебе в самом деле не нравится, мы остановимся, — сказал Амон.
Сейдо состроил лучшее раздраженное лицо, на которое был способен, хотя на самом деле не чувствовал ничего такого — просто едва сдерживал смех от необычной выходки его партнеров. Он не часто видел эту их сторону, но она ему нравилась. Даже если они перегибали палку в своих насмешках.
–… я позволю тебе продолжить. Я думаю.
— Ты все еще думаешь, сладкий кексик…– промурлыкала Акира.
— Послушай… детка… я сказал, что некоторые прозвища были ничего. «Сладкий кексик» к ним не относится.
Амон рассмеялся, подражая тому, как Сейдо сказал «детка», и откинулся на спинку дивана. Сейдо хмыкнул и прислонился к его плечу, глядя на небо за окном.
3. Голос
Хи-хи
Нет.
Хи-хи-хи.
Не сейчас.
Что случилось, Такизава? Не хочешь слышать нас?
Вы не настоящие.
Такие же настоящие, как и ты.
Хватит.
Ну же, солнышко. Не надо расстраиваться.
Заткнись.
О-о-о-о! Отброс заговорил с нами! Такой храбрый малыш, правда?
ЗАТКНИТЕСЬ!
Или что? Мы же не настоящие, так ведь? Что ты сделаешь?
ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Сумасшедший второсортный гуль вроде тебя не заслуживает этого, не так ли?
Я в своем уме.
Не надейся.
Я убью тебя.
Попробуй, больной сукин сын.
Убирайтесь из моей головы.
Заставь нас.
Убирайтесь из моей головы.
Ты так жалок, Такизава.
УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!
Неудивительно, что так легко было заставить тебя думать, что мы любили тебя.
УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!
4. Воспоминания
Шикорае наклонил голову.
— Молчишь, — заметил он. — Грустно?
Сейдо засмеялся.
— Нет, — ответил он. — Думаю.
— О чем? — Шикорае подпрыгнул чуть ближе. — Скажи.
Сейдо засмеялся снова.
— Что тут рассказывать? — спросил он, откидываясь назад на своем насесте на краю. — Просто кое-что из моей старой жизни. Ты не захочешь слушать о том, как я был слаб.
Шикорае казался шокированным.
— Слаб? — спросил он.
— Однажды, — проворчал Сейдо. — Я не поклонник того меня.
— Скажи, скажи, — Шикорае продолжал ныть. Сейдо глубоко вздохнул.
— Не то чтобы это хотелось рассказать кому-то, — пробормотал он и повернулся к Шикорае, устраиваясь удобнее на парапете. — Хорошо. Но больше никаких разговоров о прошлом, пойдет?
Казалось, Шикорае вполне подходило это. Сейдо хмыкнул.
Шикорае в каком-то смысле напоминал ему собаку. Он, без сомнения, был верным. И находился в одной лодке с ним, пока Сейдо был не в себе. Было приятно иметь кого-то рядом. Друга, Сейдо полагал, это было подходящее слово. Два гуля, ставшие друзьями… Где-то в этом была ирония, но теперь Сейдо не мог ее найти.
«… Откуда же мне начать, » — подумал Сейдо. — «Сложно, сложно…» — Он взглянул на Шикорае.
Тот руками изобразил символ сердца, наклоняя голову. Сейдо сразу понял, о чем он спрашивает.
— Любовь? — поинтересовался он вслух. Шикорае кивнул. Сейдо неистово захихикал. — Любовь?! — Он зашелся от хохота. — Ты спрашиваешь, любил ли я кого-нибудь?! Шикорае, этого не может быть.
Шикорае не смеялся. Он терпеливо ждал ответа, и Сейдо успокоился.
— Никто меня не любил, — ответил он. — Если кто-то и любил, они мертвы или имеют около сотни веских причин ненавидеть меня.
Шикорае, казалось, был разочарован. Не тем, что не получил ответа, которого хотел, а тем, что это было не то, чего он ждал. Было же…
— Мадо, — сказал он просто. Сейдо замер.
— Откуда ты?..
— И Амон, — продолжил Шикорае. Сейдо вскочил на ноги.
— Что ты… — он зарычал, — как… почему… когда ты…
— Говоришь, — сказал Шикорае просто. Сейдо прищурился. — Ты так много говоришь, ты не знаешь, что говоришь. Ты много говоришь о них.
Сейдо остановился и снова сел.
–…Правда? — спросил он. Шикорае кивнул.
Сейдо прикусил язык, и маленький кусочек отвалился. Сейдо проглотил его. Он ел свои пальцы, когда его мысли выходили из-под контроля, поэтому знал, как отвратителен на вкус, но это не имело значения. Кончик языка все равно отрос за секунду.
–… Я любил их, — сказал он. — Думаю, что любил. Они вроде бы тоже говорили, что любили меня. Может быть. Я не помню. — Шикорае издал звук, который звучал немного по-кошачьи, и подтолкнул его продолжать. –… Я не хочу говорить об этом. Мадо это никогда не нравилось, я знаю. Она беспокоилась только потому, что он был там… и Кано убил его несколько лет назад. Неудачный эксперимент. Ты знаешь, что случилось, верно?
Шикорае кивнул.
— Все хорошо? — спросил он.
— Я в порядке, — Сейдо выдохнул и проворчал, поднимаясь, — я голоден.
— Я тоже, — Шикорае вскочил на парапет. — Куда?
— Без разницы, — Сейдо зарычал. –… Шикорае?
— Да, да?
— Пообещай мне кое-что, — Шикорае поднял большой палец вверх в знак согласия. — Если я когда-нибудь снова упомяну этих двоих и кто-то будет рядом, сделай нам обоим одолжение — заткни меня.
5. Прикосновения
Примечание автора: В моем хедканоне после своего освобождения Сейдо не любит, когда его касаются. Вот что из этого получилось.
Сейдо не нравилось, когда к нему прикасались. Руки начинали чесаться, его тело и горло будто сковывало и тянуло вниз. Даже при случайном прикосновении к открытой коже он ощущал, как зубы и гвозди впиваются в его тело. Становилось жарко и непривычно, все тело горело, пока он не отстранялся.
Всем в CCG после его реабилитации сообщили об этой особенности. Не то чтобы они хотели первым делом потрогать его — несмотря ни на что они уважали его больше из страха, чем из-за чего-то еще. Хотя Сейдо пришлось признать, что у них были основания.
Из этого его личного правила было только два исключения: Мадо Акира и Амон Котаро.
Правило контакта кожи с кожей все еще действовало здесь, но в меньшей степени. Они могли дотронуться до него через одежду и коснуться его волос, лучше в перчатках. Сейдо мог вынести такое, если это делали они.
Амон технически не должен был находиться рядом с ними, и они никогда не встречались до глубокой ночи, когда он пробирался в квартиру Акиры, чтобы побыть вместе с ними. Его появление в первый раз было… неожиданным, мягко говоря. По понятным причинам никому из них не сообщили, что он все еще жив, но с тех пор, как шок от встречи прошел, они пытались вернуться к нормальной жизни. Настолько нормальной, насколько позволяли обстоятельства.
Однажды ночью Сейдо сидел на подлокотнике дивана — привычка, от которой он отказывался избавляться, к тому же Акира считала довольно милым то, что он смотрел телевизор вместе с ней.
— Он придет сегодня вечером? — пробормотал Сейдо. Акира задумалась.
— Надеюсь, — ответила она, — его не было уже несколько дней.
Сейдо поправил свое сиденье и начал кусать пальцы.
— Не надо, — Акира потянулась, чтобы схватить его за руку, но остановилась. — Это не… — она вздохнула, — нехорошо. Для тебя. Делать так.
— Знаю, — проворчал Сейдо. Он вынул пальцы изо рта и запрыгнул на диван.
Тук тук тук.
Сейдо соскочил с дивана и приземлился на пол, едва сохраняя равновесие.
— Что это?! — Акира поднялась. — Ты слышал это?! — Сейдо обернулся. Глаза Акиры были широко распахнуты. Она прошла вместе с ним через дверь спальни и выглянула в окно.
Амон откинул плащ, скрывающий лицо, и помахал рукой, слегка улыбнувшись. Акира подбежала и открыла окно, позволяя ему забраться внутрь. Она привлекла его в свои объятия и поцеловала.
— Ты в безопасности, — выдохнула она ему в грудь. Амон провел рукой по ее волосам и едва слышно рассмеялся.
— Да, — пробормотал он и взглянул на Сейдо, который по-прежнему маячил в дверном проеме. И хотя Сейдо не смотрел на него, Амон мог бы сказать, что он счастлив.
— Спасибо, что пришел сюда, — сказал Сейдо. Амон осторожно отстранил Акиру и, натянув рукава рубашки на ладони, взял руки Сейдо в свои.
— Всегда пожалуйста, — выдохнул он. — Как твои дела?
— Хорошо, — улыбнулся Сейдо. — Теперь лучше, когда ты здесь. — Амон осторожно погладил его по голове. Сейдо прерывисто вздохнул, а после расслабился.
— Хочешь, чтобы я остановился? — спросил Амон.
— Все хорошо, все хорошо, все хорошо, — прошептал Сейдо. Он помолчал. –… я скучал по тебе.
— Я скучал по вас двоих, — погладил его волосы Амон.
Акира взглянула на своих мальчиков с едва заметной улыбкой:
— Развлекаетесь?
Они посмотрели на нее, засмеялись и отпустили друг друга. Акира села на кровать и ласково погладила ее, приглашая их присоединиться. Как только они это сделали, она наклонилась к прикроватной тумбочке и достала перчатки, глядя на Сейдо.
— Могу я?
Сейдо согласно кивнул, и Акира взяла его за руку. Она радостно вздохнула, и он улыбнулся. Амон наклонился, поцеловал Акиру в щеку и нежно погладил Сейдо по плечу. Тот ахнул, а затем отдался своим ощущениям, Амон в ответ пробормотал что-то.
Они сидели так всю ночь, плавая в тишине и держась друг за друга, и молча тревожились о том, что настанет день, когда у них больше не будет таких моментов.
Переводчик: Ильмарэ
Автор: sithgem (оригинал здесь http://archiveofourown.org/works/6759274/chapters/15448018)
Название: Полиаморные мартовские драбблы
Фэндом: Tokyo Ghoul
Бета: Airelinna
Размер: серия из 5 драбблов
Персонажи: Амон Котаро/Мадо Акира/Такизава Сейдо
Категория: слэш и гет
Жанр: ангст, флафф
Предупреждения: полиамория
Рейтинг: PG
Лежит здесь: https://ficbook.net/readfic/5437447
читать дальше
1. Призрак
Ей не нужно было читать карточки от их семей. Или посещать их могилы. Или смотреть на единственное удачное фото, оставшееся от той ночи в баре, где они смеялись и пили до потери сознания. Тень сожаления следовала за ней с того самого момента, как ей сказали, что они пропали.
В большинстве случаев она не противилась этому. В большинстве она работала или сражалась с толпами гулей ради того, чтобы потом отдаться воспоминаниям. Ради нескольких мгновений затишья, когда она могла побыть с ее мальчиками. Друзьями — определенно. Возможно, любимыми. Но ее мальчиками.
С воспоминаниями так бывает — ты можешь попытаться затолкать их подальше. Можешь отвлечься, чтобы не подпускать их близко. Можешь обманывать себя, пока сама не поверишь в эту ложь. Это путь, о котором Акира знала всегда: она скрывала свои чувства до тех пор, пока сама не поверила, что была такой холодной, как все думали. Возможно, она и была. Холодной, с мимолетными вспышками тепла, вызывающими бурю. Возможно, так и было.
И, глядя на внешний мир, взяв в одну руку бокал и поправляя униформу другой, она чувствовала, что они рядом с ней. Воспоминания о мальчиках, которых она любила. Ее мальчиках.
Может быть, однажды она увидит их снова и, может быть, больше, чем на мгновение. Часть ее надеялась, что нет. Она не хотела представлять, как клинок рассекает их черепа. Но, возможно, она снова увидит их. Увидит своих мальчиков такими, какими она их помнит.
Приятно думать так. Но Акира знала другое — так или иначе они все еще оставались призраками.
2. Ласковые имена
— Нет, — сказал Сейдо, пряча улыбку.
— Да ладно, тебе же нравится, — поддразнил его Амон. Сейдо сложил руки на груди и забился в угол дивана.
— Я отказываюсь, — проворчал он снова. — Это глупо и по–детски.
Акира ухмыльнулась ему с другой стороны дивана.
— Солнышко — это глупо и по-детски? — спросила она.
— Да! Нет. Я имею в виду… Ты знаешь, что я имею в виду.
— Ладно тебе, солнышко, — Акира нырнула за спину Амона, ее рука скользнула вокруг его талии. Сейдо издал сдавленный смешок, отчаянно цепляясь за подлокотник.
— Хватит, Мадо! — он слабо оттолкнул ее руку, лишь отчасти пытаясь вырваться.
— Я думаю, ты заходишь слишком далеко, булочка, — Амон улыбнулся.
— Вот только ты не начинай! — угрожающе бросил ему Сейдо, безуспешно пытаясь выглядеть раздраженным. Акира обернулась к Амону и подарила ему целомудренный поцелуй.
— Ну хоть немного, лапушка!
— Хватит!
— Пора уложить нашего маленького медвежонка.
— Ну это уже обидно. Меня лично это обижает.
— Наверное, нам стоит избавить его от страданий, пирожочек.
— Ты злая.
Амон рассмеялся и притянул Сейдо в свои объятия, Акира взяла его за руку.
— Если тебе в самом деле не нравится, мы остановимся, — сказал Амон.
Сейдо состроил лучшее раздраженное лицо, на которое был способен, хотя на самом деле не чувствовал ничего такого — просто едва сдерживал смех от необычной выходки его партнеров. Он не часто видел эту их сторону, но она ему нравилась. Даже если они перегибали палку в своих насмешках.
–… я позволю тебе продолжить. Я думаю.
— Ты все еще думаешь, сладкий кексик…– промурлыкала Акира.
— Послушай… детка… я сказал, что некоторые прозвища были ничего. «Сладкий кексик» к ним не относится.
Амон рассмеялся, подражая тому, как Сейдо сказал «детка», и откинулся на спинку дивана. Сейдо хмыкнул и прислонился к его плечу, глядя на небо за окном.
3. Голос
Хи-хи
Нет.
Хи-хи-хи.
Не сейчас.
Что случилось, Такизава? Не хочешь слышать нас?
Вы не настоящие.
Такие же настоящие, как и ты.
Хватит.
Ну же, солнышко. Не надо расстраиваться.
Заткнись.
О-о-о-о! Отброс заговорил с нами! Такой храбрый малыш, правда?
ЗАТКНИТЕСЬ!
Или что? Мы же не настоящие, так ведь? Что ты сделаешь?
ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ!
Сумасшедший второсортный гуль вроде тебя не заслуживает этого, не так ли?
Я в своем уме.
Не надейся.
Я убью тебя.
Попробуй, больной сукин сын.
Убирайтесь из моей головы.
Заставь нас.
Убирайтесь из моей головы.
Ты так жалок, Такизава.
УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!
Неудивительно, что так легко было заставить тебя думать, что мы любили тебя.
УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ!
4. Воспоминания
Шикорае наклонил голову.
— Молчишь, — заметил он. — Грустно?
Сейдо засмеялся.
— Нет, — ответил он. — Думаю.
— О чем? — Шикорае подпрыгнул чуть ближе. — Скажи.
Сейдо засмеялся снова.
— Что тут рассказывать? — спросил он, откидываясь назад на своем насесте на краю. — Просто кое-что из моей старой жизни. Ты не захочешь слушать о том, как я был слаб.
Шикорае казался шокированным.
— Слаб? — спросил он.
— Однажды, — проворчал Сейдо. — Я не поклонник того меня.
— Скажи, скажи, — Шикорае продолжал ныть. Сейдо глубоко вздохнул.
— Не то чтобы это хотелось рассказать кому-то, — пробормотал он и повернулся к Шикорае, устраиваясь удобнее на парапете. — Хорошо. Но больше никаких разговоров о прошлом, пойдет?
Казалось, Шикорае вполне подходило это. Сейдо хмыкнул.
Шикорае в каком-то смысле напоминал ему собаку. Он, без сомнения, был верным. И находился в одной лодке с ним, пока Сейдо был не в себе. Было приятно иметь кого-то рядом. Друга, Сейдо полагал, это было подходящее слово. Два гуля, ставшие друзьями… Где-то в этом была ирония, но теперь Сейдо не мог ее найти.
«… Откуда же мне начать, » — подумал Сейдо. — «Сложно, сложно…» — Он взглянул на Шикорае.
Тот руками изобразил символ сердца, наклоняя голову. Сейдо сразу понял, о чем он спрашивает.
— Любовь? — поинтересовался он вслух. Шикорае кивнул. Сейдо неистово захихикал. — Любовь?! — Он зашелся от хохота. — Ты спрашиваешь, любил ли я кого-нибудь?! Шикорае, этого не может быть.
Шикорае не смеялся. Он терпеливо ждал ответа, и Сейдо успокоился.
— Никто меня не любил, — ответил он. — Если кто-то и любил, они мертвы или имеют около сотни веских причин ненавидеть меня.
Шикорае, казалось, был разочарован. Не тем, что не получил ответа, которого хотел, а тем, что это было не то, чего он ждал. Было же…
— Мадо, — сказал он просто. Сейдо замер.
— Откуда ты?..
— И Амон, — продолжил Шикорае. Сейдо вскочил на ноги.
— Что ты… — он зарычал, — как… почему… когда ты…
— Говоришь, — сказал Шикорае просто. Сейдо прищурился. — Ты так много говоришь, ты не знаешь, что говоришь. Ты много говоришь о них.
Сейдо остановился и снова сел.
–…Правда? — спросил он. Шикорае кивнул.
Сейдо прикусил язык, и маленький кусочек отвалился. Сейдо проглотил его. Он ел свои пальцы, когда его мысли выходили из-под контроля, поэтому знал, как отвратителен на вкус, но это не имело значения. Кончик языка все равно отрос за секунду.
–… Я любил их, — сказал он. — Думаю, что любил. Они вроде бы тоже говорили, что любили меня. Может быть. Я не помню. — Шикорае издал звук, который звучал немного по-кошачьи, и подтолкнул его продолжать. –… Я не хочу говорить об этом. Мадо это никогда не нравилось, я знаю. Она беспокоилась только потому, что он был там… и Кано убил его несколько лет назад. Неудачный эксперимент. Ты знаешь, что случилось, верно?
Шикорае кивнул.
— Все хорошо? — спросил он.
— Я в порядке, — Сейдо выдохнул и проворчал, поднимаясь, — я голоден.
— Я тоже, — Шикорае вскочил на парапет. — Куда?
— Без разницы, — Сейдо зарычал. –… Шикорае?
— Да, да?
— Пообещай мне кое-что, — Шикорае поднял большой палец вверх в знак согласия. — Если я когда-нибудь снова упомяну этих двоих и кто-то будет рядом, сделай нам обоим одолжение — заткни меня.
5. Прикосновения
Примечание автора: В моем хедканоне после своего освобождения Сейдо не любит, когда его касаются. Вот что из этого получилось.
Сейдо не нравилось, когда к нему прикасались. Руки начинали чесаться, его тело и горло будто сковывало и тянуло вниз. Даже при случайном прикосновении к открытой коже он ощущал, как зубы и гвозди впиваются в его тело. Становилось жарко и непривычно, все тело горело, пока он не отстранялся.
Всем в CCG после его реабилитации сообщили об этой особенности. Не то чтобы они хотели первым делом потрогать его — несмотря ни на что они уважали его больше из страха, чем из-за чего-то еще. Хотя Сейдо пришлось признать, что у них были основания.
Из этого его личного правила было только два исключения: Мадо Акира и Амон Котаро.
Правило контакта кожи с кожей все еще действовало здесь, но в меньшей степени. Они могли дотронуться до него через одежду и коснуться его волос, лучше в перчатках. Сейдо мог вынести такое, если это делали они.
Амон технически не должен был находиться рядом с ними, и они никогда не встречались до глубокой ночи, когда он пробирался в квартиру Акиры, чтобы побыть вместе с ними. Его появление в первый раз было… неожиданным, мягко говоря. По понятным причинам никому из них не сообщили, что он все еще жив, но с тех пор, как шок от встречи прошел, они пытались вернуться к нормальной жизни. Настолько нормальной, насколько позволяли обстоятельства.
Однажды ночью Сейдо сидел на подлокотнике дивана — привычка, от которой он отказывался избавляться, к тому же Акира считала довольно милым то, что он смотрел телевизор вместе с ней.
— Он придет сегодня вечером? — пробормотал Сейдо. Акира задумалась.
— Надеюсь, — ответила она, — его не было уже несколько дней.
Сейдо поправил свое сиденье и начал кусать пальцы.
— Не надо, — Акира потянулась, чтобы схватить его за руку, но остановилась. — Это не… — она вздохнула, — нехорошо. Для тебя. Делать так.
— Знаю, — проворчал Сейдо. Он вынул пальцы изо рта и запрыгнул на диван.
Тук тук тук.
Сейдо соскочил с дивана и приземлился на пол, едва сохраняя равновесие.
— Что это?! — Акира поднялась. — Ты слышал это?! — Сейдо обернулся. Глаза Акиры были широко распахнуты. Она прошла вместе с ним через дверь спальни и выглянула в окно.
Амон откинул плащ, скрывающий лицо, и помахал рукой, слегка улыбнувшись. Акира подбежала и открыла окно, позволяя ему забраться внутрь. Она привлекла его в свои объятия и поцеловала.
— Ты в безопасности, — выдохнула она ему в грудь. Амон провел рукой по ее волосам и едва слышно рассмеялся.
— Да, — пробормотал он и взглянул на Сейдо, который по-прежнему маячил в дверном проеме. И хотя Сейдо не смотрел на него, Амон мог бы сказать, что он счастлив.
— Спасибо, что пришел сюда, — сказал Сейдо. Амон осторожно отстранил Акиру и, натянув рукава рубашки на ладони, взял руки Сейдо в свои.
— Всегда пожалуйста, — выдохнул он. — Как твои дела?
— Хорошо, — улыбнулся Сейдо. — Теперь лучше, когда ты здесь. — Амон осторожно погладил его по голове. Сейдо прерывисто вздохнул, а после расслабился.
— Хочешь, чтобы я остановился? — спросил Амон.
— Все хорошо, все хорошо, все хорошо, — прошептал Сейдо. Он помолчал. –… я скучал по тебе.
— Я скучал по вас двоих, — погладил его волосы Амон.
Акира взглянула на своих мальчиков с едва заметной улыбкой:
— Развлекаетесь?
Они посмотрели на нее, засмеялись и отпустили друг друга. Акира села на кровать и ласково погладила ее, приглашая их присоединиться. Как только они это сделали, она наклонилась к прикроватной тумбочке и достала перчатки, глядя на Сейдо.
— Могу я?
Сейдо согласно кивнул, и Акира взяла его за руку. Она радостно вздохнула, и он улыбнулся. Амон наклонился, поцеловал Акиру в щеку и нежно погладил Сейдо по плечу. Тот ахнул, а затем отдался своим ощущениям, Амон в ответ пробормотал что-то.
Они сидели так всю ночь, плавая в тишине и держась друг за друга, и молча тревожились о том, что настанет день, когда у них больше не будет таких моментов.
@темы: фик, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
четверг, 08 июня 2017
Airelinna тут написала, и мне стоит прибавить пару слов. Это был предпоследний день январских праздников, и мы обсуждали какую-то дичь ( как смешать ТГ с русскими сериалами) и внезапно нас понесло в другую фантазию - в постап, где посреди пустыни живут вместе Акира, Амон и Сейдо на фоне стремительно клонящегося к закату мира. И... вот тут оно и началось. Я прямо видела эту пустыню, и Акиру там (она в белой юбке должна быть), цвет песка и моря. Пришлось сразу написать. Самое смешное, что мангу я на тот момент не читала, анимэ помнила плохо, и какие-то основные вещи про героев расспрашивала у Airelinna на следующий день 
Пришлось потом пару фраз добавить))
Вот эта песня стойко ассоциируется у меня с нашей историей. Пусть будет здесь
Cкачать Тол Мириам Ночь в раю бесплатно на pleer.com
Пришлось потом пару фраз добавить))Вот эта песня стойко ассоциируется у меня с нашей историей. Пусть будет здесь
Cкачать Тол Мириам Ночь в раю бесплатно на pleer.com
08.06.2017 в 21:32
Пишет Airelinna:Вот пришло время начать выкладывать AU-шку по "Гулю", которую мы с _ilmare_ начали придумывать и писать еще зимой (и до сих пор весьма далеки от завершения, но очень надеюсь, что осилим). Это первый текст, который мы пишем вдвоем, первый - по моему ОТП (одному из двух, правда) в его полном составе, так что для меня он - особенный.URL записи
В мире "Пустыни" вместо гулей роль дискриминируемого вида играют мутанты. Людей они не едят (а может и едят - кто их разберет, нелюдей этих), но слухи про них ходят нехорошие (а дыма без огня не бывает, как известно). Мутанты не регенерируют (но они очень сильные и крепкие) и кагуне у них тоже нет. Вместо следователей у нас - охотники, которые, в принципе, ничем от следователей не отличаются.
Авторы: _ilmare_, Airelinna
Название: Пустыня
Фэндом: Tokyo Ghoul
Бета: Эру ><
Размер: макси
Персонажи: Амон Котаро/Мадо Акира/Такизава Сейдо (позже появятся и другие герои)
Категория: слэш и гет
Жанр: AU (вместо гулей мутанты), постапокалипсис, драма, ангст, hurt/comfort, немного милой постапокалиптической повседневности
Предупреждения: полиамория, насилие, нехронологическое повествование
Рейтинг: Пока PG-13, но планируется R
Лежит здесь: ficbook.net/readfic/5602163
Саммари: В Городе на берегу ядовитого моря мутанты и люди ведут друг с другом нескончаемую борьбу, в которой нет победителей. Трое изгнанников, ставших чужими для тех и для других, находят приют в старом автофургоне посреди бескрайней пустыни, чтобы понять, кем они стали - сами для себя и друг для друга.
читать дальшеГЛАВА 1. НастоящееИ когда слова были отменены,
Мы стали неуязвимы;
Словно что-то сдвинулось в Млечном Пути,
Сняли с плеч ношу, отпустило в груди –
Словно мы наконец оставили позади
Эту бесконечную зиму...
БГБелый песок расстилался от края до края, ветер срывал песчинки с верхушек дюн и уносил далеко-далеко. Будь эти песчинки живыми, судьба их была бы печальна: вечное скитание от дюны к дюне, от холма к холму – перемена жизни от малейшего дуновения и абсолютная невозможность обрести дом. Ветер был бы их богом, который запускает движение мира, потом затихает на час, день или неделю, чтобы посмотреть, как все получилось, а после в песчаной буре заново потрясает основы бытия. Если подумать, то, что произошло с людьми, мало чем от этого отличалось.
Дюны постепенно отвоевывали пространство у земли: едва заметное белое покрывало на теле изможденной почвы за годы превращалось в густой, непроницаемый саван, а спустя много лет про землю, деревья, сады и поля никто уже и не помнил. Дюны были пусты и бесплодны, как сам новый мир.
Девушка не смотрела туда, куда ветер уносил песок, она глядела на обманчиво спокойную гладь ядовитого моря, что раскинулось впереди до самой линии горизонта. Синего, как небо над головой. Смертельно опасного, как и вся их жизнь. Прекрасного. Она бы не объяснила, почему оно прекрасно, она просто знала это.
Здесь, на вершине бархана, дуло сильнее, чем внизу: ветер трепал ее волосы и вплетал в них тысячи песчинок, а легкую длинную юбку раздувал как парус. Она любила такие ветреные дни, любила сам этот ветер и теплое весеннее солнце, любила песок и неистово синее море. Она ни на миг не забывала, что каждый из них несет смерть для одинокого человека, но вместе они завораживали.
Красота... странная штука. Пользы от нее было немного – никто не платил дорого за возможность просто полюбоваться. Если вообще готов был что-то за нее дать – кому нужно нечто столь бесполезное? Но она почему-то знала, что красота необходима. Не миру, а человеку. Тому, кто будет смотреть, кто увидит, услышит, быть может. Вот она пришла сюда греться в лучах солнца и чувствовать соленый ветер на лице, вдыхать свежий морской воздух, слушать шелест волн. Отдала бы она все это за оружие, еду, за своих друзей? Да, все бы отдала, не думая, без остатка. Но сохранила бы в сердце память. Она улыбнулась этой мысли. Странная штука – красота…
Она открыла ладонь – в ней лежал теплый камень размером с фасолину. Янтарь. Если набрать таких две пригоршни, то можно попытаться обменять в Городе на еду, совсем немного еды. Не стоит усилий. Но она порой подбирала кусочки янтаря, как осколки прежнего, навсегда ушедшего мира.
Говорили, раньше у берега моря стояли дома и даже целые поселения, почти как Город. Туда приезжали люди, чтобы ничего не делать, только наслаждаться красотой и покупать яркие желтые камешки. Говорили даже, что строили целые заводы, чтобы их добывать и превращать в украшения. Безумие. Она верила, что все эти разговоры – правда: ушедший мир был совершенно безумным. Люди получали плату за труд бумагой и отдавали бумагу за солнечные камешки. Она все-таки не удержалась и зашвырнула янтарную фасолину подальше. Прошлый мир часто называли раем, но каким же он был глупым, этот мир, где люди не знали, что действительно важно. Вода, еда, тепло, оружие – вот что было важно по-настоящему. И люди, которые останутся с тобой до конца. Да хоть бы и не люди, что с того? Она решительно поднялась и пошла к дому. Дел было еще много.
Акира вернулась как раз вовремя. Черный мотоцикл остановился, не доехав ста метров до дома. Его всадник, тоже в черном, лихо выбрался из седла, но тут же медленно осел в песок рядом с мотоциклом.
– Амон! – не сдержала она невольного возгласа и бросилась к упавшему. Он уехал утром в Город, чтобы совершить Обмен. Это всегда было небезопасным делом. Видимо, там что-то не заладилось. Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Акиры, пока она бежала к мотоциклу. Там она резко остановилась и рухнула на колени. Амон смотрел на нее виновато и щурился от солнца. Тревога немного отпустила. Она придвинулась ближе, так, чтобы заслонить его от ярких лучей.
– Прости меня, Акира, – сказал он просто и отвел глаза в сторону. – Ничего страшного, это все солнце. Только весна, а печет сегодня по-летнему.
Она ничего не говорила, но смотрела на него по-прежнему: объяснил он явно не все. Амон обреченно вздохнул.
– Ну хорошо, я – дурак. Я обменял всю воду, что у меня была с собой. Зато привез немного клубники. Ее не было уже два года.
Теперь уже Акира ответила ему глубоким вздохом. Она подобралась ближе и уперла ладони в песок по обеим сторонам от его головы, внимательно посмотрела ему в глаза и чуть прищурилась. Она позволила себе короткую довольную улыбку. Он собрался было что-то сказать, но Акира посчитала это лишним.
– Ты дурак, Амон Котаро, – подтвердила она и склонилась к его губам. Они целовали друг друга нежно, вдумчиво, не спеша, будто хотели распробовать сочную ягоду-клубнику. Ветер бросал в них песчинки, но их это мало заботило – песок давно стал их неизбежным спутником абсолютно везде. В конце концов губы расплылись в улыбке, и поцелуй распался. Амон поднялся на локтях.
– Не вставай, – сказала Акира серьезно, но помогла ему опереться на мотоцикл, который вроде бы надежно стоял на непрочной основе. – Ведь снова свалишься по дороге, я не удержу тебя. Подожди, я позову Сейдо.
Она пошла к фургону, ветер трепал пряди ее светлых волос, юбку и легкую накидку. Она казалась сейчас нереальной, призрачной, будто мираж, созданный жарким текучим воздухом пустыни. Он закрыл глаза. Губы еще помнили вкус ее поцелуя, и он не мог удержаться от улыбки.
Амон, погрузившийся в сладкую грезу, не заметил бы, как Сейдо подошел к нему, если бы до него не долетела мелкая песчаная россыпь. Он приоткрыл глаза. Насмешка в лице Сейдо была почти явной:
– Ну что, донести тебя до постельки?
– Ага, и байк прихвати заодно, – включился он в игру.
Сейдо закинул руку Амона на плечо, и они оба медленно поднялись. Амон чувствовал головокружение, в глазах темнело. Он старался не подавать вида и как можно увереннее переставлять ватные ноги, хотя ему и пришлось вцепиться в плечо друга вполне по-настоящему. Так они доковыляли до фургона.
***
Трое отшельников держались подальше от Города со всеми его возможностями, бывшими друзьями и новыми врагам, бесконечной войной банд, переходящей в войну всех со всеми. Они хлебнули этого по полной и теперь решили отбиваться вместе. Им повезло – они заполучили почти все доступные в этом нищем мире богатства.
Старый потрепанный автофургон встал на вечную стоянку возле колодца, выкопанного неведомо кем и когда. Колодец оказался прямо-таки невероятной глубины, и добыть воду из него было непростым делом и требовало немало сил и времени. Это стало их маленьким ритуалом, которому отводился специальный день. Собственный колодец с чистой водой был ценен настолько, что нашлось бы немало охотников рискнуть своей жизнью ради него. Чтобы не столкнуться с целым нашествием, они пошли на хитрость – построили вокруг колодца что-то вроде крытой террасы, которая могла вместить достаточно хлама, чтобы скрыть кирпичную кладку колодца. Летом, когда в фургоне становилось слишком жарко, тут устраивали еще одно спальное место, хоть и не совсем безопасное. Да где теперь искать безопасности? Еще одним сокровищем была солнечная батарея. Она пристроилась на крыше фургона, так, чтобы невозможно было разглядеть с земли.
Люди, знавшие про их убежище, знали также, что к этой компании лучше не соваться – эти трое будут биться до смерти. Но мало кто догадывался про их настоящее богатство – они были друг у друга, и они выдержали бы все, пока это было так.
***
В фургоне царили полутьма и прохлада, весеннее тепло еще не успело прогреть его после зимы. Амон опустил голову на подушку. Нужно лишь немного переждать, и он снова будет в форме.
Снова появился Сейдо. Со стаканом воды. Амон с трудом оторвал тяжелую голову от подушки и вцепился в восхитительно холодный стакан. Такая вода хранилась в подвале, где была устроена маленькая плантация грибов. Сейдо плеснул еще воды в сложенную лодочкой ладонь, стараясь не потерять ни капли, вылил ее Амону на макушку и взъерошил волосы так, чтобы они все намокли. Амон не смог сдержать благодарного вздоха и снова опустился на кровать.
– Спасибо. Так лучше.
– Акира сказала, что ты дурак. – Сейдо присел на край постели.
Амон тихо зарычал и пробурчал вполголоса:
– Да когда ж вы уйметесь...
– Акира все время успевает раньше меня... – Голос Сейдо звучал печально. Амон приоткрыл один глаз.
– Что?
– Целовать тебя...
– О... тебе принципиально надо быть первым?
Сейдо повернулся к нему и молча смотрел некоторое время, будто раздумывая, потом пожал плечами:
– Наверное, уже не могу иначе.
– Хочешь быть первым, кого сегодня поцелую я? – Амон не стал ждать ответа, просто потянул Сейдо вниз.
Губы были сухими и теплыми, они радостно откликались на любое движение, но не осмеливались пойти дальше. Амон решил проявить больше инициативы и подался было вперед, опершись на локоть, но Сейдо вдруг разорвал поцелуй и толкнул Амона обратно на подушку.
– Лучше не напрягайся. Отдохни. – У Амона не осталось сил спорить, да и смотреть тоже.
Он еще успел почувствовать, как Сейдо снимает с него куртку, расстегивает тяжелый пояс с оружием и стягивает плотную кожаную перчатку на правой руке, изображающую протез вместо уродливой совиной лапы. Амон помогал, как мог, пока не утонул в теплой вязкой одури. Ему снились странные, нелепые сны о мире, которого он никогда не видел.
***
Когда-то давно, до Войны, мир был совсем другим. Он был огромным, шумным и тесным, потому что людей в нем тоже было великое множество, не то что сейчас. Он был таким большим, что Город – единственный город, который кто-либо из них знал, а может, единственный на всем свете; окружающая его пустыня без конца и края, которая тогда вовсе пустыней не была, и ядовитое море – все это было лишь малой частью обжитого пространства, песчинкой среди тысяч больших и малых городов и селений, морей, рек и озер, гор, лесов и пустынь, которые тогда покрывали планету. Везде меж ними пролегали дороги – даже по небу, а теперь в пустыне к западу от Города в напоминание об этом покоились под слоем песка развалины древнего аэродрома и высились ободранные ржавеющие остовы самолетов, будто скелеты древних вымерших птиц, что никогда больше не поднимутся в небо.
Амон ездил когда-то в юности с другими охотниками посмотреть на них и гладил тайком раскинутые по земле гигантские крылья, представляя, как же красиво они, должно быть, летали. Зрелище заброшенного аэродрома наполнило его тогда радостью и тоской, как и все немногие следы сгинувшего мира.
На самом деле о том, что было до Войны, они знали совсем мало: что-то узнавали из немногочисленных оставшихся древних книг, что-то из сомнительных баек, передававшихся из уст в уста, что-то – из таких вот разрушающихся останков старого мира, как пустые безглазые коробки мертвых высоток или заброшенный аэродром.
Никто не помнил, почему Война началась и зачем продолжалась. Должно быть, затем, зачем начинаются и продолжаются все войны. Только эта оказалась последней.
После Войны книг уже не писали, не прокладывали дорог и не строили самолетов. После Войны мир схлопнулся: исчезли дороги и города, леса и посевы, а главное – умерли почти все, кто населял его: люди, звери, рыбы, птицы и даже растения. Там, где раньше все цвело и зеленело, медленно и неотвратимо наступала пустыня. И немногие оставшиеся вынуждены были ежедневно отвоевывать у небытия свое право на жизнь.
Должно быть, тогда Город, у которого до Войны было имя, стал просто Городом, потому что никому еще не удавалось пересечь пустыню, раскинувшуюся на сотни и тысячи миль вокруг, и найти другие города. Может, их и не существовало.
Темные времена, которые наступили после Войны, пережили немногие. Тогда стало понятно, что мир изменился больше, чем можно было предположить – объявились мутанты. Страшные искореженные люди, пришедшие из особо зараженных районов, казались порождением радиоактивного мрака, самим его воплощением, наказанием за грехи человечества. Их боялись и изгоняли из Города, считая, что они несут с собой смерть и болезни, но мутанты оказались сильнее и выносливее людей: они сходили лавиной на отдельные районы без жалости, без закона и просто брали, что хотели, уничтожая всех, кто стоял на их пути. Говорили, что они питаются человечиной, что охотятся по ночам, что оружие растет у них прямо из тела, что их почти невозможно убить.
Люди в ужасе бежали с заново обустроенных мест, лишь бы спастись от этой жуткой угрозы. Но спасаться было негде – мутанты следовали за людьми повсюду. Тогда пришлось научиться бороться с ними.
Со временем священный ужас прошел, люди перестали видеть в мутантах исчадий ада – только коварных противников. Научились убивать их, узнали, что, несмотря на всю их силу, жизнь их недолга – едва ли больше сорока лет – а смерть мучительна. Так или иначе, мутанты обречены были на вымирание, вопрос был лишь в том, возьмут ли они с собой в могилу человечество или уйдут в вечную ночь одни.
Как бы то ни было, сейчас древний Город на побережье ядовитого моря принадлежал людям и был оплотом порядка. Где-то в руинах и катакомбах прежнего города, лежащих вокруг обжитой территории, конечно, еще оставались мутанты. Они жили и в Городе, скрываясь и притворяясь людьми, в постоянном страхе. После разгрома базы «Дерева Аогири», знаменитой кровавой банды мутантов, которой руководила легендарная Одноглазая Сова, оставшимся в живых некуда больше было пойти, кроме как сюда, и они хлынули потоком беженцев, прячась и сливаясь с толпой голодных бедняков, которых и без них здесь было достаточно. Ресурсов не могло хватить на всех, и тогда Цитадель взяла курс на полное истребление мутантов.
Цитадель, одна из немногих функционирующих укрепленных высоток посреди обжитой части Города, принадлежала клану Вашу. Лет сто назад, когда Город раздирали междусобицы многочисленных банд и грабежи и набеги мутантов, именно они собрали отряды охотников и предложили людям защиту. За определенную плату, конечно.
Взамен Вашу получили в свое распоряжение бесценные ресурсы и превратили их во власть, которую в свою очередь превращали во все большие ресурсы. Они жестко держали власть в своих руках, обещая жителям порядок, честный обмен и спасение от грабежей и набегов. Надежная система. До тех пор, пока всех устраивало такое положение дел. Впрочем, Вашу умело лавировали между скрытыми от глаз потоками, продолжая держать в своих руках самые важные ниточки.
Охотники, которые следили за порядком в Городе, выявляли и ловили мутантов, были лишь одним из инструментов Вашу. Самым заметным, но, возможно, не самым главным.
Охотники жили лучше других, но их никогда не было много. Вашу старались собрать туда самых отчаянных людей, в том числе тех, у кого были с мутантами личные счеты, кому победа над ними была дороже собственной жизни. Охотники должны были противостоять более сильному и безжалостному противнику, и все их вооружение и физическая подготовка позволяли им какое-то время сражаться с мутантами на равных. На деле получалось, что охотники редко жили дольше мутантов. Амон видел в этом горькую иронию: не так много они и потеряли, став мутантами. К тому же, как выяснилось, взамен навсегда потерянного порой можно найти что-то новое. Например, жизнь.
@темы: фик, Tokyo Ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментировать
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
суббота, 06 мая 2017
Не нравятся мне эти теории про темного Амона. Надо очень хотеть так его видеть, чтобы делать подобные выводы.
Вот хотя бы взять и рассмотреть что-то самое страшненькое. Жуткую какуджу например.
Тут есть интересные детали. Что бросается в глаза - она будто разрывает его изнутри. Он не использует ее и не обрастает ею - они будто две параллельные сущности. И даже говорят по-разному: на черном фоне нечленораздельные излияния какуджи (там же "папа"), на белом фоне - собственно Амон (еще успевает наставить Cайко на путь истинный).( А еще есть серый фон - надо полагать, что там на грани потери контроля.) Они явно отдельные существа (вот еще хорошая картинка - он будто пытается вырваться из ее объятий).
Понятно, что эта темная сущность - порождение прошлого Амона, и с ним оно уже давно. Но каких-либо других проявлений этого кошмара мы не видели - и это тоже о чем-то говорит. Скорее всего о том, что он борется с этим.
Есть там еще интересный кадр с тремя зрачками, который похож на кое-что из "Берсерка". Там, надо полагать, имеется ввиду, что порождения тьмы утягивают Гатса на глубину, когда он пытается использовать проклятый доспех. У Амона это скорее всего порождения его сознания, вызванные к жизни чудесным опытом общения с Донато. Демоны, с которыми он ведет бесконечную войну без особых шансов (как и Гатс).
Конечно, он может проиграть в этой войне. И кто-то непременно осудит его за это (а кто-то получит долгожданное "падение"). Я не буду. Тот, кто борется со своими демонами, а не сдается им, по-моему, заслуживает уважения. Тот, кто не выдержит - чего угодно, но не осуждения.
На самом деле я верю, что он должен пройти это испытание, чтобы прекратить бесконечную войну внутри себя.
Вот хотя бы взять и рассмотреть что-то самое страшненькое. Жуткую какуджу например.
Тут есть интересные детали. Что бросается в глаза - она будто разрывает его изнутри. Он не использует ее и не обрастает ею - они будто две параллельные сущности. И даже говорят по-разному: на черном фоне нечленораздельные излияния какуджи (там же "папа"), на белом фоне - собственно Амон (еще успевает наставить Cайко на путь истинный).( А еще есть серый фон - надо полагать, что там на грани потери контроля.) Они явно отдельные существа (вот еще хорошая картинка - он будто пытается вырваться из ее объятий).
Понятно, что эта темная сущность - порождение прошлого Амона, и с ним оно уже давно. Но каких-либо других проявлений этого кошмара мы не видели - и это тоже о чем-то говорит. Скорее всего о том, что он борется с этим.
Есть там еще интересный кадр с тремя зрачками, который похож на кое-что из "Берсерка". Там, надо полагать, имеется ввиду, что порождения тьмы утягивают Гатса на глубину, когда он пытается использовать проклятый доспех. У Амона это скорее всего порождения его сознания, вызванные к жизни чудесным опытом общения с Донато. Демоны, с которыми он ведет бесконечную войну без особых шансов (как и Гатс).
Конечно, он может проиграть в этой войне. И кто-то непременно осудит его за это (а кто-то получит долгожданное "падение"). Я не буду. Тот, кто борется со своими демонами, а не сдается им, по-моему, заслуживает уважения. Тот, кто не выдержит - чего угодно, но не осуждения.
На самом деле я верю, что он должен пройти это испытание, чтобы прекратить бесконечную войну внутри себя.
@темы: мысли, Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (2)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal
вторник, 02 мая 2017
Захотелось вот подобрать музыку для Амона.
Без "Ночи защиты" я бы не обошлась, конечно. Долго искала ту историю, куда она подойдет идеально и тут наконец все совпало.
Получилось много БГ, но кто ж виноват, что БГ всегда попадает так точно?))
Ну и тут включилось вечное мое желание рассказать историю и непременно последовательную. Не знаю, почему так получается и почему нельзя просто набрать ассоциации. Так что начинала с самого детства еще до всякого ада ( да, там Stella Maris - я не специально, оно само так вышло
) и заканчиваю предполагаемым будущим, где придется переходить эту реку вброд (не только Амону, но и всем остальным тоже).
Без "Ночи защиты" я бы не обошлась, конечно. Долго искала ту историю, куда она подойдет идеально и тут наконец все совпало.
Получилось много БГ, но кто ж виноват, что БГ всегда попадает так точно?))
Ну и тут включилось вечное мое желание рассказать историю и непременно последовательную. Не знаю, почему так получается и почему нельзя просто набрать ассоциации. Так что начинала с самого детства еще до всякого ада ( да, там Stella Maris - я не специально, оно само так вышло
) и заканчиваю предполагаемым будущим, где придется переходить эту реку вброд (не только Амону, но и всем остальным тоже). @темы: Tokyo ghoul
URL
- U-mail
- Дневник
- Профиль
- Комментарии (3)
-
Поделиться
- ВКонтакте
- РћРТвЂВВВВВВВВнокласснРСвЂВВВВВВВВРєРСвЂВВВВВВВВ
- LiveJournal